Ростом только в три вершка на спине с двумя горбами кто это

Попивали мед из жбана
Да читали Еруслана.

К этому времени Пушкин написал пять сказок:

Справка: три вершка – 13,5 см.

Описание Царь-девицы полностью соответствует образу Натальи Гончаровой, которую впервые встретил Пушкин на рождественском балу у танцмейстера Йогеля в доме Кологривовых на Тверском бульваре. Она была в белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, изящна, стройна и восхитительно юна (бледна, тонка и с удивительно маленькой ножкой).

Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза…

Пушкин создал яркую Оду, которая прославляла Петра I. Она прокладывала и освещала дорогу (как жар-птица) для его приемника Николая I к высокой миссии просвещенного монарха, всемерно содействующего возвышению величия государства Российского.

И эта Ода была написана, как раз в то время, когда Николай I вел успешно персидскую войну, были присоединены к России новые земли, русские войска перешли Дунай, и началась войну с Турцией за освобождение южнославянских земель.

Дочь, вишь, Месяцу родная,
Да и Солнышко ей брат.

А, по мнению Ивана, она вовсе - не красотка:

Пушкин, который год назад сделал предложение Наталье, отказ не получил, но был встречен холодно.

Тут царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Прикорнулся на кулак;
И под голос тихий, стройной
Засыпает преспокойно.

Горбунок летит, как ветер,
И в почин на первый вечер
Верст сто тысяч отмахал
И нигде не отдыхал.

Там далеко на востоке, за Уралом раскинулись просторы Сибири, где поселились мужики, построили остроги, села, города, распахали земли. Сибирь - страна великая, как чудо-юдо рыба-кит, улегшаяся поперек от Северного Ледовитого океана до Тихого:

Все бока его изрыты,
Частоколы в ребра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.

Десять лет назад эта благодатная земля превратилась в каторгу для многих близких Пушкину семей. В утробе рыбы-кита, в темноте томились тысячи заключенных, трудились на рудниках в кандалах, и никто из них не знал, увидят ли они солнце и выйдут ли на свободу.

Цифры в сказке имеют лишь смысловое значение:
• 3 вершка – узкая талия, низкий рост у конька-горбунка,
• 2 аршина – длинные уши,
• 50 жар-птиц и 30 кораблей – громадное количество,
• 15 лет царь-девицы – еще юная,
• 70 летний царь – старик.

Задача с написанием истории России без тайн, которые хранились за семью печатями в императорской семье, была бы неподъемной и неразрешимой без помощи потусторонних сил. А секретов государственной важности накопилось за двести лет необычайно много:
• почему умер в таком малолетнем возрасте царь Петр II,
• каким образом пришла к власти Анна Иоанна,
• в каких застенках томился и погиб Иван VI,
• кто убил императора Петра III,
• был ли император Павел сыном Петра III,
• участвовал ли Александр I в заговоре и убийстве отца Павла,
• был ли Николай I сыном Александра I,
• и находились ли все правители России после Петра I на троне по закону.

Иван отправился на Небеса:
Вот конёк во двор въезжает;
Наш Иван с него слезает,
В терем к месяцу идет
И такую речь ведет:
"Здравствуй, Месяц Месяцович!
Я - Иванушка Петрович,
Из далеких я сторон
И привез тебе поклон".

Персонаж Месяц Месяцович, пребывающий в тереме, на башне которого православный крест из звезд, - особенный. С одной стороны, месяц (Луна) – мать царь-девицы:

О своих переживаниях Луна (Месяц) говорит от женского лица:

«Оттого-то, видишь, я
По три ночи, по три дня
В темном облаке ходила,
Все грустила да грустила,
Трое суток не спала,
Крошки хлеба не брала,
Оттого-то сын мой красный
Завернулся в мрак ненастный.

С другой стороны, Месяц – лицо мужского рода:

"Ну, Иванушка Петрович!”-
Молвил Месяц Месяцович,

Как мать, Месяц – творец жизни, как мужчина – источник света, просвещения и освещения тайн, скрытых во мраке темноты.

Иван обращается к нему за советом:

Есть еще к тебе прошенье,
То о китовом прощенье.

Скоро ль кончится мученье?
Чем сыскать ему прощенье?
.
Мудрый Месяц учит, как избавиться от страданий:

«Он за то несет мученье,
Что без божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу,
Снимет бог с него невзгоду.
Вмиг все раны заживит,
Долгим веком наградит,

Тайны императорской семьи мог помочь открыть только находившийся на небесах Петр I, не причастный к вакханалии смены правителей. Его душа могла бы просветить и подсказать, как действовать, какие силы, какие люди могли бы помочь в этой отчаянной войне с самозванцами. Его светлое имя, по мнению Пушкина, должно было помочь открыть архивы, и тогда он сможет сказать правду об этих правителях. Это будет книга, которая заставит людей по-иному взглянуть на все происходящее, изменит отношение общества к вышедшим на Сенатскую площадь в декабре 1825 г., и оно перестанет считать этих заключенных преступниками. И тогда темницы рухнут, и они выйдут на свободу.

Чудо-кит зашевелился,
Словно холм поворотился,
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.

Птенцы гнезда петрова, к которым причислял себя и Пушкин (Иван Петрович), получив сигнал от духа Петра (Месяца), активно примутся за поиски документов, и главный архивариус, похожий на ерша, откопает спрятанную глубоко под землей библиотеку и передаст сохраненные фолианты весом более тоны, поэту.

В омут кинулся он смело
И в подводной глубине
Вырыл ящичек на дне -
Пуд по крайней мере во сто.

Это испытание, как предсказал Пушкин, император перенести не сможет, он погибнет. А Пушкина спасет его конек-горбунок (его творчество), и выйдет он после них преображенный и величественный.

И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!

После завершения банного процесса в трех котлах конек-горбунок исчезает. И, видимо, Пушкин, не упомянул его преднамеренно, предоставляя читателю возможность догадаться, что он к этому моменту сам творить перестанет, что его к этому времени в живых не будет. Но книги его читать будут на Руси все. Пройдя испытания, Пушкин вместе со своей красавицей Натальей (царь-девицей) будет вознесен на Олимп, и станет он, как Зевс, духовным царем русского народа.

Зимой 1850 г. Наталья Николаевна решила издать вновь сочинения Пушкина. 21 мая 1851 г. Иван Васильевич Анненков, флигель-адъютант Николая I, подписал с Н.Н. Ланской (Пушкиной) письменный договор, по которому она уступила ему право на издание сочинений ее первого мужа. Два сундука бумаг Пушкина были переданы Павлу Анненкову, брату Ивана. 26 марта 1854 г. цензура рассмотрела добавления и поправки к биографии Пушкина, представленные П.В. Анненковым на особое рассмотрение. 7 октября было дано разрешение на издание сочинений Пушкина, включая его биографию. Первый и второй том вышли в свет в январе 1855 г.,

18 февраля (2 марта) 1855 г российский император Николай I скоропостижно скончался во время Крымской войны. Он простудился и умер от пневмонии. Ходили слухи, что он покончил жизнь самоубийством - отравился.

26 августа 1856 г., в день своего коронования, император Александр II помиловал всех декабристов, но многие не дожили до своего освобождения

А в 1859 г. критик Аполлон Григорьев высказал мысль о Пушкине, которая стала доминирующей в русской и советской литературе все последующие годы:

Пушкин взошел на Олимп. Все произошло так, как предвидел поэт в сказке.

Пётр Павлович Ершов. Объезжаем Конька-Горбунка.

Поздравляю Вас! Это правильный ответ.

Конечно, сто тысяч вёрст - это явное преувеличение. Однако не стоит забывать, что это всего лишь сказка, и как любая сказка она и должна быть полна всяческого вымысла и фантастических преувеличений. Вспомните хотя бы, как выглядит конёк-горбунок:

А ведь три вершка - это всего лишь чуть больше 13 сантиметров (1 вершок = 4.445 см, а 1 аршин = 71.12 см)! И что с того? Иван на нём не только ездит, как на обычной лошади, но даже скачет по небу и преодолевает совершенно невероятные расстояния! Так что давайте не будем ждать и требовать от сказок ни верности фактам, ни правдоподобия. Ведь, в конце-концов, именно за то, что они так сильно отличаются от реальной жизни, мы их и любим.

Ага. Вот оно что. Оказывается, что с ростом конька-горбунка, не всё так просто! И в сказке верно говориться именно про 3 вершка. Что, не верите? Но вот Вам тогда, например, казачий вахмистр из Шолоховского "Тихого Дона" - он тоже сидел на трёхвершковом коне. А уж вахмистр вряд ли сочтёт для себя возможным воспользоваться скакуном, ростом с котёнка! Да и в романе Ф. М. Достоевского "Преступление и наказание" в одном месте рассказывается про подгулявшего студента одним ударом ссадившего полицейского вершков 12 роста. Так в чём же дело? А вот в чём! Объясняется всё очень просто. Рост раньше измеряли в аршинах и вершках. А так как рост взрослого человека обычно был больше 2 аршин, поэтому об этих самых 2 аршинах, никто и не считал нужным упоминать. Достаточно было указать рост в вершках, сверх этих двух аршин. Так что же, рост конька-горбунка был (как несложно подсчитать - 2х71 + 3х4.4 = 155 см) свыше полутора метров? Как у настоящей, крупной лошади? И чем же он тогда отличался от двух других коней, подареных Ивану кобылицей? Только горбами и аршинными ушами? Что ж, кажется пора объяснить всё до конца. Секрет тут кроется в том, что крестянские лошади обычно были низкорослыми - менее двух аршин, и, значит, рост конька был - 1 аршин и 3 вершка, то есть, 1х71 + 3х4.4 = 84 см. Действительно, лошадка ростом 84 см, с двумя горбами и аршинными ушами - это весьма необычное, и прямо скажем, сказочное животное.

И всё же, вопрос о росте конька, видимо, смущал многих. Наверное, поэтому, например, и в всеми нами любимом мультфильме Иванова-Вано "Конёк-Горбунок" (1975 год) о трёх вершках нет ни слова: там уже кобылица говорит Ивану, что помимо "двух коней. " даст ему ещё "конька, ростом двадцать три вершка", что, разумеется, уже совсем другое дело, ведь 23 вершка - это больше метра! Однако, замечательный и любимый всеми нами мультфильм отличается от текста оригинальной сказки Ершова и по многим другим моментам, что, впрочем, ничуть не умаляет его достоинств. (Между прочим, не знаю, замечали ли ВЫ, но мне показалось, что одна из главных музыкальных тем в "Гарри Поттере" (она, например, звучит почти в самом начале первого фильма, "Гарри Поттер и философский камень", или когда Поттер, вместе с другими абитуриентами подплывает к Хогвартсу (в самые первые мгновения)) очень похожа на главную музыкальную тему из этого мультфильма (например, когда Иван бросается в погоню за братьями, укравшими его коней), только в несколько иной оранжировке. Именно очень похожа. Хотя, не исключено, что мне это всего лишь показалось. Впрочем, мы несколько отвлеклись.)

Пётр Павлович Ершов, помимо "Конька-Горбунка", написал ещё несколько сказок. Вот только ни одна из них не полюбилась читателям столь же сильно, как и история про маленького, забавного коника. Правда, не все её оценили. Вот, например, что писал об авторе сказки и его произведении знаменитый критик того времени Виссарион Григорьевич Белинский:

"КОНЕК-ГОРБУНОК. Русская сказка. Сочинение П. Ершова. В III частях. Санкт-Петербург, в типографии X. Гинце. 1834.

Было время, когда наши поэты, даровитые и бездарные, лезли из кожи вон, чтобы попасть в классики, и из сил выбивались украшать природу искусством; тогда никто не смел быть естественным, всякой становился на ходули и облекался в мишурную тогу, боясь низкой природы; употребить какое-нибудь простонародное слово или выражение, а тем более заимствовать сюжет сочинения из народной жизни, не исказив его пошлым облагорожением, значило потерять навеки славу хорошего писателя. Теперь другое время; теперь все хотят быть народными; ищут с жадностию всего грязного, сального и дегтярного; доходят до того, что презирают здравым смыслом, и все это во имя народности. Не ходя далеко, укажу на попытки Казака Луганского и на поименованную выше книгу. Итак, ныне совсем не то, что прежде; но крайности сходятся; притом же давно уже было сказано, что

Ничто не ново под луною, Что было, есть и будет ввек.

Вы никогда не сочините своей народной сказки, ибо для этого вам надо б было, так сказать, омужичиться, забыть, что вы барин, что вы учились и грамматике и логике, и истории и философии, забыть всех поэтов, отечественных и иностранных, читанных вами, словом, переродиться совершенно; иначе вашему созданию, по необходимости, будет недоставать этой неподдельной наивности ума, не просвещенного наукою, этого лукавого простодушия, которыми отличаются народные русские сказки. Как бы внимательно ни прислушивались вы к эху русских сказок, как бы тщательно ни подделывались под их тон и лад и как бы звучны ни были ваши стихи, подделка всегда останется подделкою, из-за зипуна всегда будет виднеться ваш фрак. В вашей сказке будут русские слова, но не будет русского духа, и потому, несмотря на мастерскую отделку и звучность стиха, она нагонит одну скуку и зевоту. Вот почему сказки Пушкина, несмотря на всю прелесть стиха, не имели ни малейшего успеха. О сказке г. Ершова - нечего и говорить. Она написана очень не дурными стихами, но, по вышеизложенным причинам, не имеет не только никакого художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса. Говорят, что г. Ершов молодой человек с талантом; не думаю, ибо истинный талант начинает не с попыток и подделок, а с созданий, часто нелепых и чудовищных, но всегда пламенных и, в особенности, свободных от всякой стеснительной системы или заранее предположенной цели."

Но что значит мнение одного критика, пусть даже самого значительного и новомодного для того времени, перед лицом воистину всенародной любви? И вот уже С. Леон сочинил балет на ее сюжет, и повсюду появляются многочисленные подражания (например, "Конек-Горбунок с золотой щетинкой").

А вот как всё это начиналось.

22 февраля (6 марта) 1815 в д. Безруково Ишимского уезда Тобольской губв семье сельского чиновника Павла Гавриловича Ершова родился сын. Мальчик был очень слаб здоровьем, у него часто случались нервные припадки. Родители, чтобы избавить сына от припадков, решили, по бытовавшему в Сибири обряду, "продать" ребенка. После этого у Петра припадки практически прекратились. Детство прошло в разных городах, где служил отец: крепость св. Петра (ныне Петропавловск, Казахстан), Омск, Берёзов. Когда сыновьям пришло время учиться в гимназии, семья перебралась в Тобольск, а затем - в Петербург, где двое оставшихся в живых сыновей (десять из двенадцати детей Ершовых умерли) поступили в университет (1831–1834 гг. Ершов учился на философско-юридическом факультете С.-Петербургского университета). Там-то и случилось необычайное: студент юридического факультета Петр Ершов написал свою первую стихотворную сказку - "Конёк-Горбунок", представив первую её часть в качестве своей курсовой работы. Одним из первых читателей сказки (в начале 1834 г) был ректор университета, профессор словесности П. А. Плетнёв. Сочинение восемнадцатилетнего автора так понравилось профессору, что на следующий день вместо лекции он читал своим студентам первую часть "Конька-Горбунка". А через год сказка была напечатана в журнале "Библиотека для чтения". В том же 1834 отдельным изданием вышла вся "русская сказка в трех частях" (2-е изд. 1840; 3-е изд. 1843; 4-е изд. 1856; 5-е изд. 1861). "Конек-Горбунок" и его хозяин Иван пришлись по душе читателям настолько, что сказку стали пересказывать, передавать "из уст в уста". В конце-концов, она даже попала в сборник русских народных сказок, составленный А. Афанасьевым и Д. Садовниковым, - высшая честь для писателя. Сам Петр Павлович о причине успеха своей сказки говорил так: "Мне удалось попасть в народную жилу. Зазвенела родная, и русское сердце отозвалось". Действительно, сказка написана легким, выразительным, певучим стихом, она близка русским народным сказкам.

Ершов использовал многие народные сказочные сюжеты (об Иване-дураке, Сивке-Бурке, Жар-птице и др.; см., напр., сказку Жар-птица и Василиса-царевна из сборника А.Н.Афанасьева), создав на их основе вполне оригинальное произведение, по стихотворной форме (4-стопный хорей с парной рифмовкой) близкое пушкинским литературным обработкам русских сказок (А.Ярославцев передавал слова А.С.Пушкина, сказанные автору Конька-Горбунка: "Теперь этот род сочинений можно мне и оставить"; есть также малодостоверное сообщение П.В.Анненкова, что первые четыре строки сказки принадлежат Пушкину). Образ Конька-Горбунка вполне оригинален. Тем не менее сказка Ершова бытовала как народное произведение, вызывая к жизни множество подражаний и прямых подделок (напр, в 1870–1890-х вышло ок. 40 поддельных Коньков-Горбунков общим тиражом ок. 350 тыс. экз.). С подлинными образцами устного народного творчества Конька-Горбунка роднит не только особая сказительская манера – веселая, с прибаутками, балагурством, обращениями к слушателям и т.п., но и "космизм" запечатленного в сказке крестьянского мировоззрения ("против неба – на земле"), соседство достоверно изображенных быта и нравов крестьян со сказочными чудесами (напр., на спине наказанного кита стоит село, обитатели которого живут своими обыденными заботами и радостями) и мн. др. Образ ершовского Ивана-дурака, ироничного, скрывающего за своими дурачествами, нарушениями общепринятых норм поведения настоящую мудрость, бескорыстие и внутреннюю свободу, выявил смысловые возможности "дураков" русских сказок, родственных юродивым в церковной традиции.

В 1834–1836 Ершов довольно активно участвует в литературной жизни столицы, входит в кружок В.Г.Бенедиктова, публикует лирические стихотворения, отмеченные влиянием последнего ("Молодой орел", "Желание" и др.). Всего за этот период в печати (в основном в "Библиотеке для чтения") появилось 10 стихотворений Ершова. Среди них баллада "Сибирский казак" (1835) – оригинальная интерпретация сюжета "Леноры" Г.-А.Бюргера (первым русским подражанием ей была "Людмила" В.А.Жуковского). В те же годы Ершов опубликовал драматическую сцену "Фома-кузнец" (1835) и пьесу "Суворов и станционный смотритель" (1836).

Летом 1836 Ершов с матерью (отец и брат скончались в 1833 и 1834) возвращается в Тобольск, питая надежды на широкую просветительскую деятельность в Сибири (изучение жизни местных народностей, издание журнала и др.). Эти планы, сложившиеся под влиянием университетского товарища К.И.Тимковского (который был впоследствии осужден по делу петрашевцев), нашли выражение в стихотворениях Тимковскому (На отъезд его в Америку) (1835, опубл. 1872) и "Послание к другу" (1836), но осуществиться им было не суждено. Ершов поступает учителем в тобольскую гимназию, где в разных должностях прослужил до отставки в 1862 (с 1844 инспектор, с 1857 директор гимназии и дирекции народных училищ губернии). (В числе его учеников был Д.И.Менделеев). В 1844 выслал на рассмотрение Министерства просвещения "Курс российской словесности", рассчитывая на его публикацию (отвергнут в 1847 на том основании, что "не вполне отвечает понятиям воспитанников").

В сибирские годы Ершов писал немного, но не оставлял литературных занятий, хотя его сочинения, пересылавшиеся в столицу через друзей, уже не имели успеха. Всего с 1837 до конца его жизни в печати появилось 28 его новых стихотворений, в т.ч. отклик на смерть Пушкина "Кто он?" (1837). Самое значительное среди них – романтическая поэма из времен покорения Ермаком Сибири "Сузге". "Сибирское предание" (1838), написанная "народным размером" (безрифменный 4-стопный хорей, так наз. "испанский хорей"). Публикация цикла из семи рассказов "Осенние вечера" (1857; начаты в 1850 под загл. "Сибирские вечера"), с которыми Ершов связывал надежды на возвращение в литературу, и пьесы "Купец Базим, или Изворотливость бедняка" (1858) прошла незамеченной. Грандиозный замысел поэмы "Иван-царевич" в 10 томах и 100 песнях, о котором Ершов сообщал А.Ярославцеву еще в конце 1830-х, остался неосуществленным. Ок. 30 стихотворений увидели свет много позже смерти поэта (среди них наиболее интересны цикл "Моя поездка", 1840, опубл. 1950; "Грусть", 1843, опубл. 1872; "В.А.Андронникову", 1860-е, опубл. 1940).

Умер 18 (30) августа 1869 в Тобольске. Похоронен на тобольском Завальном кладбище. Надпись на памятнике гласит: "Петр Павлович Ершов, автор народной сказки "Конёк-Горбунок".
Сочинения: "Стихотворения" / Вступ. ст. М.К.Азадовского. М.; Л., 1936 (Б-ка поэта, мс); "Конёк-Горбунок. Стихотворения" / Вступ. ст. И.П.Лупановой. Л., 1976 (Б-ка поэта, бс)

Справедливости ради следует сказать, что далеко не все соглашаются с тем, что автором "Конька-Горбунка" следует считать П. П. Ершова. Сомнения в литературных способностях тогдашнего студента Ершова возникали и в позапрошлом веке, однако исследователи называли в числе претендентов лишь Александра Пушкина, под фамилией которого сказка даже была издана, причем дважды. Современные исследования позволяют выдвинуть еще одну версию – автором легендарной сказки, скорее всего, был Николай Девитте. Почему так?

Одно из изданий "Конька-Горбунка".	П. П. Ершов.	Н. П. Девитте.

Причин для этого несколько. Ну, во-первых, что касается Пушкина, то он не считал Ершова автором "Конька", как не считал им и самого себя. Поэтому в своей библиотеке он и поставил книгу на полку анонимных сочинений. Во-вторых, известна следующая история о том, что поризошло между Ершовым и Осипом Сенковским, одним из издателей журнала "Библиотека для чтения", в котором впервые был опубликован "Конёк-Горбунок" (вторым из издателей был Александр Смирдин). В 1841 году Ершов через друзей пытался выхлопотать гонорар за стихи, которые с середины 30-х годов довольно часто печатались в этом журнале под его фамилией. Александр Смирдин отправил друзей к редактору Осипу Сенковскому. Выслушав их, Сенковский выразил не только удивление, но и раздражение, обвинив Ершова в непорядочности. По его словам, когда-то Ершову помогли и даже что-то заплатили, а все остальные его претензии не имеют оснований. После этого разговора закончились и претензии Ершова, и… публикации его стихов, выходившие якобы "против его воли" в журналах и альманахах. В-третьих, и сам Ершов, оказывается, с конца 1830-х годов тяготился этим авторством. Устав разочаровывать людей, ждавших от него блеска, юмора, ума и таланта, которыми так богат "Конёк-Горбунок", он в 1838 году напишет своему приятелю Александру Ярославцеву знаменательные слова: "Как бы сделать это, чтобы с первого моего дебюта – сказки "Конька-Горбунка" – до последнего стихотворения, напечатанного против воли моей в каком-то альманахе, все это изгладилось дочиста. Я тут бы не терял бы ничего, а выиграл бы спокойствие неизвестности".

Кроме того, следует обратить внимание на историю изданий сказки. Так, через два месяца после майского номера журнала от 1834 года (там впервые был опубликован "Конёк-Горбунок") сказка выходит книгой в петербургской типографии, где Пушкин, кстати сказать, никогда не печатался. Следующие два издания – второе и третье – были и вовсе реализованы в Москве без каких-либо согласований с Ершовым, тем более с семьей покойного Пушкина. Не значит ли это, что их осуществил подлинный хозяин рукописи, спорить с которым у Ершова не было оснований? Издание 1843 года Девитте украсил своими рисунками и вскоре уехал на длительные гастроли в Европу, где и погиб в апреле 1844 года. И только после смерти Девитте Смирдин, желая переиздать "Конька-Горбунка" и стихи Ершова, обратился к нему. И Ершов решил воспользоваться случаем, сделать свою редакцию, приблизив язык сказки к местному сибирскому говору.

Так кто же, согласно гипотезе музыковедов Елены и Валерия Уколовых, является настоящим автором знаменитой сказки? Кандидата на роль автора "Конька" удалось найти, исследуя романсовую культуру пушкинской эпохи. Сквозь архивные дебри всплыла загадочная фигура Николая Петровича Девитте (1811–1844) – композитора, арфиста, поэта, философа, художника. С раннего детства он решил почти все свои творения отдавать человечеству без притязаний на авторство и славу. Его дар Ершову, возможно, был одним из многих таких поступков. Тех, кто хочет больше узнать о данной версии авторства "Конька", я с удовольствием отсылаю к соответствующей оригинальной статье.

Материалы, использованные для компиляции и другие материалы о жизни и творчестве Петра Павловича Ершова:

За горами, за лесами,
За широкими морями,
Не на небе — на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счетом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.

В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать —
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.

Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.

Стало сызнова смеркаться;
Средний брат пошел сбираться:
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать —

Поле всё Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звёзды на небе считает
Да краюшку уплетает.

«Всю я ноченьку не спал,
Звёзды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, —
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то — что те плошки!
Вот и стал тот чёрт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею —
И вскочи ему на шею.

Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало, —
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать…
Станем сказку продолжать.

Время катит чередом,
Час за часом, день за днём.
И на первую седмицу
Братья едут в град-столицу,
Чтоб товар свой там продать
И на пристани узнать,
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдёт ли царь Салтан
Басурманить христиан.
Вот иконам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отправились тишком.

Вечер к ночи пробирался;
На ночлег Иван собрался;
Вдоль по улице идёт,
Ест краюшку да поёт.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с прискочкой, словно пан,
Боком входит в балаган.

Тут конёк пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Горбунок-конёк встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел;
Только пыльными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.

Стало на небе темнеть;
Воздух начал холодеть;
Вот, чтоб им не заблудиться,
Решено остановиться.
Под навесами ветвей
Привязали всех коней,
Принесли с естным лукошко,
Опохмелились немножко
И пошли, что боже даст,
Кто во что из них горазд.

Тут коней они впрягали
И в столицу приезжали,
Становились в конный ряд,
Супротив больших палат.

Гости денежки считают
Да надсмотрщикам мигают.
Между тем градской отряд
Приезжает в конный ряд;
Смотрит — давка от народу.
Нет ни выходу ни входу;
Так кишмя вот и кишат,
И смеются, и кричат.
Городничий удивился,
Что народ развеселился,
И приказ отряду дал,
Чтоб дорогу прочищал.

Пред глазами конный ряд;
Два коня в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой…

Но теперь мы их оставим,
Снова сказкой позабавим
Православных христиан,
Что наделал наш Иван,
Находясь во службе царской,
При конюшне государской;
Как в суседки он попал,
Как перо своё проспал,
Как хитро поймал Жар-птицу,
Как похитил Царь-девицу,
Как он ездил за кольцом,
Как был на небе послом,
Как он в солнцевом селенье
Киту выпросил прощенье;
Как, к числу других затей,
Спас он тридцать кораблей;
Как в котлах он не сварился,
Как красавцем учинился;
Словом: наша речь о том,
Как он сделался царём.

Начинается рассказ
От Ивановых проказ,
И от сивка, и от бурка,
И от вещего коурка.
Козы на море ушли;
Горы лесом поросли;
Конь с златой узды срывался,
Прямо к солнцу поднимался;
Лес стоячий под ногой,
Сбоку облак громовой;
Ходит облак и сверкает,
Гром по небу рассыпает.
Это присказка: пожди,
Сказка будет впереди.
Как на море-окияне
И на острове Буяне
Новый гроб в лесу стоит,
В гробе девица лежит;
Соловей над гробом свищет;
Черный зверь в дубраве рыщет,
Это присказка, а вот —
Сказка чередом пойдёт.

Ну, так видите ль, миряне,
Православны христиане,
Наш удалый молодец
Затесался во дворец;
При конюшне царской служит
И нисколько не потужит
Он о братьях, об отце
В государевом дворце.
Да и что ему до братьев?
У Ивана красных платьев,
Красных шапок, сапогов
Чуть не десять коробов;

Ест он сладко, спит он столько,
Что раздолье, да и только!

В тот же вечер этот спальник,
Прежний конюших начальник,
В стойлы спрятался тайком
И обсыпался овсом.

Вот и полночь наступила.
У него в груди заныло:
Он ни жив ни мёртв лежит,
Сам молитвы всё творит.
Ждет суседки… Чу! в сам-деле,
Двери глухо заскрыпели,
Кони топнули, и вот
Входит старый коновод.
Дверь задвижкой запирает,
Шапку бережно скидает,
На окно её кладет
И из шапки той берёт
В три завёрнутый тряпицы
Царский клад — перо Жар-птицы.

А убрав их, в оба чана
Нацедил сыты медвяной
И насыпал дополна
Белоярова пшена.
Тут, зевнув, перо Жар-птицы
Завернул опять в тряпицы,
Шапку под ухо — и лёг
У коней близ задних ног.

Только начало зориться,
Спальник начал шевелиться,
И, услыша, что Иван
Так храпит, как Еруслан,
Он тихонько вниз слезает
И к Ивану подползает,
Пальцы в шапку запустил,
Хвать перо — и след простыл.

И посыльные дворяна
Побежали по Ивана,
Но, столкнувшись все в углу,
Растянулись на полу.
Царь тем много любовался
И до колотья смеялся.
А дворяна, усмотря,
Что смешно то для царя,
Меж собой перемигнулись
И вдругоредь растянулись.
Царь тем так доволен был,
Что их шапкой наградил.
Тут посыльные дворяна
Вновь пустились звать Ивана
И на этот уже раз
Обошлися без проказ.

Вот к конюшне прибегают,
Двери настежь отворяют
И ногами дурака
Ну толкать во все бока.
С полчаса над ним возились,
Но его не добудились.
Наконец уж рядовой
Разбудил его метлой.

Тут надел он свой кафтан,
Опояской подвязался,
Приумылся, причесался,
Кнут свой сбоку прицепил,
Словно утица поплыл.

Вот конек по косогору
Поднялся на эту гору,
Вёрсту, другу пробежал,
Устоялся и сказал:

«Скоро ночь, Иван, начнется,
И тебе стеречь придется.
Ну, в корыто лей вино
И с вином мешай пшено.
А чтоб быть тебе закрыту,
Ты под то подлезь корыто,
Втихомолку примечай,
Да, смотри же, не зевай.
До восхода, слышь, зарницы
Прилетят сюда жар-птицы
И начнут пшено клевать
Да по-своему кричать.

Вот полночною порой
Свет разлился над горой, —
Будто полдни наступают:
Жары-птицы налетают;
Стали бегать и кричать
И пшено с вином клевать.
Наш Иван, от них закрытый,
Смотрит птиц из-под корыта
И толкует сам с собой,
Разводя вот так рукой:
«Тьфу ты, дьявольская сила!
Эк их, дряней, привалило!

Едут целую седмицу,
Напоследок, в день осьмой,
Приезжают в лес густой.

На другой день наш Иван,
Взяв три луковки в карман,
Потеплее приоделся,
На коньке своем уселся
И поехал в дальний путь…
Дайте, братцы, отдохнуть!

Ну-с, так едет наш Иван
За кольцом на окиян.
Горбунок летит, как ветер,
И в почин на первый вечер
Верст сто тысяч отмахал
И нигде не отдыхал.

Вот въезжают на поляну
Прямо к морю-окияну;
Поперёк его лежит
Чудо-юдо рыба-кит.
Все бока его изрыты,
Частоколы в рёбра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.

Едут близко ли, далёко,
Едут низко ли, высоко
И увидели ль кого —
Я не знаю ничего.
Скоро сказка говорится,
Дело мешкотно творится.
Только, братцы, я узнал,
Что конёк туда вбежал,
Где (я слышал стороною)
Небо сходится с землею,
Где крестьянки лён прядут,
Прялки на небо кладут.

Подъезжают; у ворот
Из столбов хрустальный свод;
Все столбы те завитые
Хитро в змейки золотые;
На верхушках три звезды,
Вокруг терема сады;
На серебряных там ветках
В раззолоченных во клетках
Птицы райские живут,
Песни царские поют.
А ведь терем с теремами
Будто город с деревнями;
А на тереме из звезд —
Православный русский крест.

На другой день наш Иван
Вновь пришел на окиян.
Вот конёк бежит по киту,
По костям стучит копытом.
Чудо-юдо рыба-кит
Так, вздохнувши, говорит:

Чудо-кит зашевелился,
Словно холм поворотился,
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.

Осетры тут поклонились,
В земский суд бежать пустились
И велели в тот же час
От кита писать указ,
Чтоб гонцов скорей послали
И ерша того поймали.
Лещ, услыша сей приказ,
Именной писал указ;
Сом (советником он звался)
Под указом подписался;
Черный рак указ сложил
И печати приложил.
Двух дельфинов тут призвали
И, отдав указ, сказали,
Чтоб, от имени царя,
Обежали все моря
И того ерша-гуляку,
Крикуна и забияку,
Где бы ни было нашли,
К государю привели.

Тут дельфины поклонились
И ерша искать пустились.
Ищут час они в морях,
Ищут час они в реках,
Все озёра исходили,
Все проливы переплыли,
Не могли ерша сыскать
И вернулися назад,
Чуть не плача от печали…

Там котлы уже кипели;
Подле них рядком сидели
Кучера и повара
И служители двора;
Дров усердно прибавляли,
Об Иване толковали
Втихомолку меж собой
И смеялися порой.

Вот конёк хвостом махнул,
В те котлы мордой макнул,
На Ивана дважды прыснул,
Громким посвистом присвистнул.
На конька Иван взглянул
И в котёл тотчас нырнул,
Тут в другой, там в третий тоже,
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Вот он в платье нарядился,
Царь-девице поклонился,
Осмотрелся, подбодрясь,
С важным видом, будто князь.

Царь велел себя раздеть,
Два раза перекрестился,
Бух в котёл — и там сварился!

Царь царицу тут берёт,
В церковь божию ведёт,
И с невестой молодою
Он обходит вкруг налою.

Во дворце же пир горой:
Вина льются там рекой;
За дубовыми столами
Пьют бояре со князьями.
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.