Как хорошо что мы горбатый

Фото: кадр из фильма "Место встречи изменить нельзя". Режиссер Станислав Говорухин. Сценарист Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер

10 мая, ровно 40 лет назад, в Одессе начались съемки фильма Станислава Говорухина "Место встречи изменить нельзя", который считается самой известной картиной советского кинематографа о трудовых буднях МУРа. Реплики главных героев моментально разлетелись на цитаты, а Жеглов и Шарапов стали народными героями, олицетворением справедливости.

Редакция портала Москва 24 собрала самые яркие и точные фразы из фильма – почти на все случаи жизни.

Этот фильм о работе Московского уголовного розыска в послевоенные годы снят Одесской киностудией. Премьерный показ состоялся по Первой программе Центрального телевидения СССР в течение пяти дней – с 11 по 16 ноября 1979 года.

– Ну-с, дорогие граждане уголовнички, приступим к делу!

– Это только ты один умный, а я так – погулять вышел.

– Что за шум, а драки нет?!

– Здесь МУР, а не институт благородных девиц!

– Вор должен сидеть в тюрьме! Я сказал!

– Кому повезет, у того и петух снесет, и такая птица, как ты, у меня тоже нестись будет!

– Теперь Горбатый! Я сказал: Горбатый!

– Правопорядок в стране определяется не наличием воров, а умением властей их обезвреживать.

– Ну и рожа у тебя, Володя! Ох и рожа! Смотреть страшно.

В 1987 году Владимиру Высоцкому была посмертно присуждена Государственная премия СССР за создание образа капитана Жеглова и авторское исполнение песен.

– Ну, граждане дорогие, ну, товарищи мазурики!

– Самое дорогое на свете – глупость, потому что за нее дороже всего приходится платить.

– Если закон один раз подмять, потом другой раз, потом им начинать дырки в следствии затыкать, как нам с тобой будет угодно, то это уже не закон будет, а кистень.

– Коты от удовольствия крутят хвостами. Это, правда, не значит, что, если им крутить хвосты, они получат удовольствие.

– А не было у тебя, говорят, сукин сын, – умысла на теракт?

– Что у вас с лицом?
– В "Астории" поужинал.

– Мне! Сберкнижку – мне. Она мне сердце согреет, когда в подвал вместе полезем.

– Паскудный вы народ, бабы! Там твой мужик на нарах парится, а ты пять кусков зажала, жизнь его под корень рубишь.

– Папаш, можно я поем малость. После казенных харчей на твое изобилие смотреть больно.

– Ну покедова, бабанька. Покедова…

– …Но поиск ведете в правильном направлении.

Кроме того, под его режиссурой были сняты сцены опознания Фокса и освобождения Груздева.

– О-блигация или А-блигация?
– О-блигация. Чего? Какая облигация?
– "Я, Манька-Облигация. "
– Да ты что, с ума сошла?!

– А угостите даму спичкой, гражданин начальник.

– Консерваторию кончить не дают!

– А ты меня не совести и не агитируй.

– Ты токо скажи, я ж тебе всю жизнь верная буду. Ты парень хоть куда.

– Ну что будем делать, господа хорошие?

– Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем.

– Бабу не проведешь, она сердцем видит.

– Есть у нас сомнение, что ты, мил-человек, стукачок!

– За твое здоровье пить глупо – оно ведь тебе больше не понадобится, здоровье хорошее…

– А мусорка своего отдашь нам на съедение?

– Дорисковался, гаденыш! Говорил я ему, говорил: кабаки и бабы доведут до цугундера!

– А пусть он сам за вас похлопочет, а мы рассмотрим.

– Володенька, я ведь тебя зубами загрызу! Слышишь, Володенька?

– Черт с вами, банкуйте!

– Чтоб я себе с пола срок поднял?

– Товарищи, что ж это делается, фронтовику руки крутят!

– По замазкам вроде бы фраер, но не фраер, это точно. Ему человека подрезать, что тебе высморкаться.

– Я не курю, ты же знаешь, но в камере пригодится.

– Кошелек у гражданки украл!
– Украл!
– Кофелек… Какой кофелек? На, обысси!

Вакансии
Обратная связь
Контакты
Размещение рекламы

Facebook
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
YouTube
Instagram
Telegram

МОЛИТВА

Моя звезда, не тай, не тай,
Моя звезда мы веселимся.
Моя звезда, не дай, не дай
Напиться или застрелиться.

Как хорошо, что мы вдвоем,
Как хорошо, что мы горбаты
Пред Богом, а перед царем
Как хорошо, что мы крылаты.

Нас скосят, но не за царя
За чьи-то старые молебны,
Когда, ресницы опаля,
За пазуху летит комета.

Моя звезда, не тай, не тай,
Не будь кометой той задета
Лишь потому, что сотню тайн
Хранят закаты и рассветы.

Мы под одною кофтой ждем
Нерукотворного причастья
И задыхаемся копьем,
Когда дожди идут нечасто.

Моя звезда моя глава,
Любовница, когда на плахе,
Я знаю смертные рубахи,
Крахмаленные рукава.

И все равно, и все равно,
Ад пережив тугими нервами,
Да здравствует твое вино,
Что льется в половине первого.

Да здравствуют твои глаза,
Твои цветы полупечальные,
Да здравствует слепой азарт
Смеяться счастью за плечами.

Моя звезда, не тай, не тай,
Мы нашумели, как гостинцы,
И если не напишем Рай,
Нам это Богом не простится.

ПЕТЕРБУРГ

А если лошадь, то подковы,
Что брызжут сырью и сиренью,
Что рубят тишину под корень
Непоправимо и серебряно.
Как будто Царское Село,
Как будто снег промотан мартом.
Еще лицо не рассвело,
Но пахнет музыкой и матом.
Целуюсь с проходным двором,
Справляю именины вора.
Сшибаю мысли, как ворон
У губ с багрового забора.
Мой день страданьем убелен.
И, под чужую грусть разделан,
Я умилен, как Гумилев
За три минуты до расстрела!
О! Как напрасно я прождал
Пасхальный почерк телеграммы.
Мой мозг струится, как Кронштадт.
А крови мало, слышишь, мама?
Откуда начинает грусть?
Орут стихи с какого бока,
Когда вовсю пылает Русь
И Бог гостит в усадьбе Блока?!
Когда с дороги, перед вишнями
Ушедших лет, цветущих лет
Совсем сгорают передвижники,
И есть они, как будто нет!
Не попрошайка я, не нищенка,
Прибитая злосчастной верой,
А Петербург, в котором сыщики
И под подушкой револьверы.
Мой первый выстрел не угадан,
И смерть напрасно ждет свиданья.
Я околдован, я укатан
Санями золотой Цветаевой.
Марина, ты меня морила,
Но я остался жив и цел.
А где твой белый офицер
С морошкой молодой молитвы?
Марина, слышишь? Звезды спят.
И не поцеловать досадно.
И марту храп до самых пят.
И ты как храм, до слез до самых.
Марина, ты опять не роздана.
Ах, у эпох, как растерях,
Поэзия всегда Морозова!
До плахи и монастыря.
Ее преследует собака,
Ее в тюрьме гноит тоска.
Горит как протопоп Аввакум
Бурли-бурлючая Москва.
А рядом, под шарманку шамкая,
Как будто бы из-за кулис,
Снимают колокольни шапки,
Приветствуя социализм!

СТИХОТВОРЕНИЕ О БРОШЕННОЙ ПОЭМЕ

ОСЕНЬ

Здравствуй, осень, нотный гроб,
Желтый дом моей печали.
Умер я иди свечами.
Здравствуй, осень, новый грот.

Если гвозди есть у баб,
Пусть забьют, авось осилят.
Перестать ронять губам
То, что в вербах износили.

Этот вечер мне не брат,
Если даже в дом не принял.
Этот вечер мне не брать
За узду седого ливня.

Переставшие пленять
Перестраивают горе.
Дайте синего коня
На оранжевое поле!

Дайте небо головы
В изразцовые коленца,
Дайте капельку повыть
Молодой осине сердца!

Умер я, сентябрь мой,
Ты возьми меня в обложку.
Под восторженной землей
Пусть горит мое окошко.

У меня волосы бас
До прихода святых верст,
И за пазухой вербных глаз
Серебро, серебро слез.

По ночам, по ночам Бах
Над котомками и кроватями,
Золотым табуном пах,
Богоматерью, Богоматерью.

Бога, мама, привел опять
Наш скелетик-невропатолог.
Из ненайденного портного
Вышел Бог журавли спят.

Спрячу голову в два крыла,
Лебединую песнь докашляю.
Ты, поэзия, довела,
Донесла на руках до Кащенко!

СЕРЫЙ КОНЬ

Я беру кривоногое лето коня,
Как горбушку беру, только кончится вздох,
Белый пруд твоих рук очень хочет меня,
Ну а вечер и Бог, ну а вечер и Бог?

Знаю я, что меня берегут на потом
И в прихожих, где чахло целуются свечи,
Оставляют меня гениальным пальто,
Выгребая всю мелочь, которую не в чем.

Я стою посреди анекдотов и ласк,
Только окрик слетит, только ревность притухнет,
Серый конь моих глаз, серый конь моих глаз,
Кто-то влюбится в вас и овес напридумает.

Осыпаются руки, идут по домам,
Низкорослые песни поют,
Люди сходят с ума, люди сходят с ума,
Но коней за собой не ведут.

Снова лес обо мне, называет купцом,
Говорит, что смешон и скуласт,
Но стоит, как свеча, над убитым лицом
Серый конь, серый конь моих глаз.

Я беру кривоногое лето коня.
Как он плох, как он плох, как он плох!
Белый пруд твоих рук не желает понять
Ну а Бог?
Ну а Бог?
Ну а Бог?

национальный проект сбережения
русской литературы

Антология Евгения Степанова

Эдуард Асадов. Поэзия как свет

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

Они студентами были.
Они друг друга любили.
Комната в восемь метров —
чем не семейный дом?!
Готовясь порой к зачетам,
Над книгою или блокнотом
Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.

Она легко уставала,
И если вдруг засыпала,
Он мыл под краном посуду и комнату подметал.
Потом, не шуметь стараясь
И взглядов косых стесняясь,
Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.

Но кто соседок обманет —
Тот магом, пожалуй, станет.
Жужжал над кастрюльным паром
их дружный осиный рой.
Ее называли лентяйкой,
Его ехидно хозяйкой,
Вздыхали, что парень —
тряпка и у жены под пятой.

Нередко вот так часами
Трескучими голосами
Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.
И хоть за любовь стояли,
Но вряд ли они понимали,
Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Они инженерами стали.
Шли годы без ссор и печали.
Но счастье — капризная штука,
нестойка порой, как дым.
После собранья, в субботу,
Вернувшись домой с работы,
Однажды жену застал он целующейся с другим.

Нет в мире острее боли.
Умер бы лучше, что ли!
С минуту в дверях стоял он, уставя
в пространство взгляд.
Не выслушал объяснений,
Не стал выяснять отношений,
Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул
назад.

Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,
Парень, между прочим, рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал,

Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые, горячие глаза.

А потом, вздохнув, сказала тихо:
— Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
И сказал: — Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел. И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: — Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки —
Все, что есть,— на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал спеша отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: — Эй, коза!
Что надулась?! — И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.
Дальше было все как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: — Мразь! Фашист проклятый! —
Как огнем детину обожгла.

Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и звонок:
— Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство — стенка ожидает.
Ну, а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был, все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: — Ладно. тише, гром. —
А второй промямлил: — Ну их к черту! —
И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок,

Ей было двенадцать, тринадцать — ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!

Он звал ее Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать — ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.
Он Бомбой ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: — У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
— Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
— Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!

Ей девятнадцать. Двадцать — ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: — У, Сатана! —
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая.
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома: — Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! —
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
— Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!

Моя звезда, не тай, не тай,
Моя звезда — мы веселимся.
Моя звезда, не дай, не дай
Напиться или застрелиться.

Как хорошо, что мы вдвоем,
Как хорошо, что мы горбаты
Пред Богом, а перед царем
Как хорошо, что мы крылаты.

Нас скосят, но не за царя —
За чьи-то старые молебны,
Когда, ресницы опаля,
За пазуху летит комета.

Моя звезда, не тай, не тай,
Не будь кометой той задета
Лишь потому, что сотню тайн
Хранят закаты и рассветы.

Мы под одною кофтой ждем
Нерукотворного причастья
И задыхаемся копьем,
Когда дожди идут нечасто.

Моя звезда — моя глава,
Любовница, когда на плахе,
Я знаю смертные рубахи,
Крахмаленные рукава.

И все равно, и все равно,
Ад пережив тугими нервами,
Да здравствует твое вино,
Что льется в половине первого.

Моя звезда, не тай, не тай,
Мы нашумели, как гостинцы,
И если не напишем — Рай,
Нам это Богом не простится.

Жизнь — это наслаждение погоста,
грубый дом дыма,
где ласточка поседевшей головою бьется
в преисподней твоего мундира.

Жизнь — это потный лоб Микеланджело.
Жизнь — это перевод с немецкого.
Сколько хрусталя серебряные глаза
нажили?

Сколько пощечин накопили щечки
прелестные?

Я буду стреляться вторым за наместником
сего монастыря, то есть тела,
когда твоя душа слезою занавесится,
а руки побелеют белее мела.

Из всего прошлого века выбрали
лишь меня.
Из других — Разина струги,
чифирь Пугачёва.
Небо желает дать ремня.
Небо — мой тулуп, дородный, парчовый.

Раскаленный кусок золота,
молодая поэтесса — тоска,
Четыре мужика за ведром водки.
Жизнь — это красная прорубь у виска
каретою раздавленной кокотки.

Я не плачу, что наводнение в Венеции,
и на венских стульях моих ушей
лежит грандиозная библия моего величия
и теплые карандаши. Темные карандаши
всегда Богу по душе.

Богу по душе с каким-нибудь малым
по голубым распятиям моих вен,
где, словно Пушкин, кровь ругается матом
сквозь белое мясо всех моих белых поэм!

Горбатый остановился и, по привычке, съежился, ожидая что его сейчас снова станут бить хулиганы. Но никто на него не стал нападать, спрашивать закурить или время, никто не стал объяснять что проход по этой территории стоит денег и прочего геноцида тоже не было. Повисла звенящая тишина и горбатый понял, что его остановили по какой-то другой причине и стал лихорадочно перебирать недавние события в голове и убедился что очень давно уже не совершал ничего дурного и изо всех сил старался быть добрым к людям и работу свою выполнял с чрезвычайной тщательностью не допуская даже малейшей халтуры.

- Ты кто? – вновь спросил голос, причем именно в тот момент, когда все ситуации закончили свой перебор в уме горбатого.

Он прекрасно понял, что имя-фамилия вряд ли заинтересует хозяина этого сильного голоса, поэтому сразу сказал:

- Я горбатый, - а в мыслях добавил, - волею господа вседержителя.

Опять повисла в воздухе пауза и, через какое-то время, которое показалось горбатому вечностью, голос сказал уже целое предложение:

- Нет, ты не горбатый! Ступай!

И возникло ощущение, что этот незнакомец, который был со спины, и к которому ну никак нельзя было поворачиваться лицом, исчез. Причем не ушел куда-то, поскольку у горбатого был отменный слух, а именно исчез.

Горбатый с опасением медленно повернул голову в сторону откуда раздавался голос и убедился что там действительно никого нет.

- Ну и ну! – пробормотал он и осекся, осознав что он ПОВЕРНУЛ. Голову. Горб настолько парализовывал подвижность шейно-плечевого отдела, что для того чтобы посмотреть назад обычно приходилось поворачиваться всем телом, а здесь он каким-то сверхъестественным способом сумел повернуть только лишь одну голову. Не веря своим ощущениям, он попытался повернуть голову в другую сторону и… О ЧУДО! Голова свободно повернулась и в другую сторону. Замирая от неожиданно свалившегося на голову счастья, горбатый осторожно, боясь спугнуть это чудесное состояние пошел к выходу и внезапно почувствовал, что может распрямить спину. И спину разогнуть тоже получилось! А следом и плечи расправились. А как расправились плечи, так и улыбка растянулась на все лицо, расправляя легкие морщинки, глаза его засияли, и от всего существа буквально полилась благодарность к тому незнакомцу, к Богу, к солнцу, к деревьям, ко всему существованию.

Чудесно исцеленный горбатый, точнее бывший горбатый, ну вы понимаете… Звали его Николай кстати (как то нехорошо получилось с самого начала не называть человека по имени. Хотя… Теперь имя ему очень кстати, потому что раньше его по имени никто как-то не называл. Все горбатый да горбатый… Сходи к горбатому, эй горбатый… Он даже и привык к этому. Они с хромым даже никак по-другому и не называли друг друга. Хромой да горбатый…) буквально ураганом ворвался в свой дом. Его переполняло желание изменить свою жизнь. Теперь то уж точно все будет по-другому! Взглянув на убранство своей квартиры, он ужаснулся, не понимая как можно было жить в таком убожестве и грязи. У Николая изменилась не только внешность. У него изменилось и восприятие мира. Он стал четко видеть, как делать не нужно и что именно надо изменить. Он вспомнил своего хромого друга и отчетливо понял, что так мыслить как он никак нельзя и осталось только просто переубедить его оставить зломыслие и желчные выпады в адрес людей, общества и божественного устройства мира. Весь день он посвятил уборке своей квартиры, вынес на помойку накопленный за много лет хлам, вымыл окна, купил занавески, шторы, заказал новые обои, краску для потолка, новые межкомнатные двери, паркет. Его душа буквально вскипела от желания жить. Жить красиво, щедро, много. И это состояние буквально излучалось из него, поскольку женщины заинтересованно смотрели на него. А уж кто как не женщины за километр чувствуют щедрых людей. А когда он выбирал себе новую одежду, даже продавщицы заинтересованно смотрели на молодого и симпатичного мужчину, который был НЕ ЖЕНАТ. Николай буквально задыхался от счастья осознания что теперь его жизнь станет настоящей ЖИЗНЬЮ и отчетливо понял, что теперь наверняка наконец появится та, которая наполнит его жизнь бесконечным смыслом и разделит его радость.

Вечером к Николаю пришел, как уже было заведено, хромой, но радости его вовсе не разделил. После подробного восторженного рассказа Николая, в душе у него поселилась жгучая зависть и глаза покрылись пленкой презрения. Николай почувствовал, что его товарищ как-то странно огорчился его чудесному исцелению.

- Слышь чо, - ему в голову пришла отличная идея, - может тебе тоже сходить в то место? Вдруг оно волшебное…

- Снаряд в одну воронку два раза не попадает, - буркнул хромой и засобирался уходить. Ему вдруг внезапно стало неуютно в чистом доме Николая и его перспективы насчет делания ремонта и обзаведения женой хромому разделять никак не захотелось.

- Дурак, - прошипел он себе под ноги выходя из подъезда. – Кому как не дуракам везет? Значит он дурак и есть. На хрена ему еще и баба? Эти суки только и думают, как из нас дураков кровь да бабки сосать. Еще и выродков нарожают, а ты их корми пока до костей не сточишься… Хуже бабы твари нет, - в сердцах ляпнул он и сильно ушиб об дверь левую и так хромую ногу.

Тем не менее, он утром пошел к тому месту, которое описал Николай. Нарочно замедлил ход проходя мимо памятника, хищным взором оглядывая кусты вокруг. Кроме щебечущих птиц не было ни души.

- Не срост, - криво ухмыльнулся хромой и направился было к выходу, как сзади раздался тот же самый голос:

От волнения во рту у хромого пересохло и мысли понеслись вереницей:

- Ну вот привалило и мне счастьеце-то, вот бы еще три желания как в сказке…. Денег бы много, власти над этими мерзкими людишками и бессмертия…

Голос как и в прошлый раз помедлил и спросил:

Хромой, не задумываясь ни секунды, закричал:

- Хромой я! Хромой!

- Нет! – властно ответил голос, - ты горбатый хромой! Ступай!

Чудовищная сила скрутила шею и плечи хромого и он, упав на колени, завыл как дикое животное:

- А-а-а- су-уки… За что меня то? За что? Бля-а-ди! Ур-роды!

И тут голос добавил странную и совершенно непонятную фразу:

Имеющему дано будет к тому, что имеет, а у не имеющего отнято будет то, чего он не имеет!

- Убью суку, - решил он насчет Николая и, волоча ногу, которая внезапно стала хромать еще сильнее из-за склоненного туловища, обезображенного горбом, он рванул к выходу с кладбища. И вдруг откуда-то сбоку на него кинулась громадная черная собака и вцепилась в правую ягодицу. Хромой взвыл от боли и ощущения дикой несправедливости творящейся с ним. Невозможность нормально двигаться не позволила ему удобно схватить эту собаченцию за что нибудь, пригодное к умервщлению, но палец хромого угодил таки собаке в глаз и она на мгновение отпустила его задницу, но еще через мгновение она схватила его своими зубищами и железной хваткой еще сильнее, обширнее, и кровавее. От боли у хромого помутнело в глазах, и он поскользнулся на глине возле свежевыкопанной могилы и упал в яму. В пасти у собаки остался добрый кусок мяса. Она его выплюнула в ту же яму и совершенно человеческим голосом произнесла:

- Одумайся… Пока еще не поздно…

Свет в глазах хромого померк. Утром, его совершенно окоченевшего, нашли родственники покойного, которого принесли хоронить в этой самой могиле и работники кладбища поторопились отправить его на скорой в больницу. В больнице у хромого вновь разгорелось нестерпимое желание убить бывшего горбатого как только сможет хоть немного двигаться, и от изуродованной обеззараженной ягодицы стал развиваться сепсис, приведший к общему заражению крови и скропостижной кончине горбатого-хромого через два с половиной дня.

Так вот развернулся простецкий анекдот в один прекрасный день по следующим причинам… С самого утра глаза стали мозолить именно хромые в разной степени хромости и горбатые также с разной степенью согбенности. Когда за 1 час времени на моем пути встретилось четверо калек, в сознании зародилась мысль, что надо к этим знакам присмотреться внимательнее, и откровение не заставило себя ждать. Дух давно видать поджидал удобного момента для коннекта, и я понял, что для него это общение не менее интересно чем для меня. Еле сдерживая улыбку, шел я на почту и мысленно спросил:

- Чего интересного хочешь показать, чему умному научить?

- Смотри, - ответил дух также мысленно.

На этом первая часть общения закончилась без всяких лекций, что весьма удивило. Уже на почте, вошла согбенная бабуля с лицом похожим на печеное яблоко и, причудливо ковыляя, добралась до окошка, где пенсии выдают. Лицо тем не менее у нее было весьма добродушное, что редко бывает у калек. Я же следуя указанию духа внимательно смотрел на нее и вдруг осознал что она на своей спине кого-то везет. Ощущение показалось настолько четким, что если бы было у меня ясновидение, то наверняка увидел бы кого именно. Этот некто как раз и заставлял бабулю двигаться так причудливо, втыкая шпоры в бока и балансируя на ее спине. Видимо ровно ему ездить давно наскучило и он нашел для себя такое своеобразное развлечение. Каждое втыкание шпор видимо вызывало в нервной системе бабки болевые импульсы, которые и поворачивали ее тело в ту или иную сторону. И внезапно в ухе появился нарастающий писк и совершенно непостижимым способом я услышал мысль. Причем не мысль духа к чему давно привык и стал воспринимать как само собой разумеющееся, а мысль этой бабули.

- Прискочит седни Мишанька то, никуда не денется. Помнит внучонка когда денежка у меня появляется, как есть прискочит. А я ему скажу, что не дали седни пензию. Вот не дали и все тут. Токма он хитрый бесенок, сразу поймет что дурачу ево и будет терпеть, пока шанежками покормлю с чаем и вареньем, посидит со мной, порассказывает как живет, чем дышит. Никуда не денецца. Малому то денежка ой как нужна… А мне то совсем малость и надо. Молока купить да хлебушка. Эх жаль пензия мала, так бы разделила на нескокмо разов, вот и чаще бы забегал. А мне и в радость.

Ощущение одинокости бабули вызвало волну грусти в душе, и ее игра стала очень понятной. Пенсией своей покупает хоть какое-то внимание со стороны родственников. А как умрет, то еще более полезной станет, потому что освободившаяся квартира очень даже пригодится. А то, что лицо такое светлое, то это говорит о том, что нет у нее злобы к родным своим, что редко навещают, а только понимание что так вот устроено в мире все. Ощущение ее внутреннего приятия и смирения появилось параллельно грусти и я впал в какое-то состояние задумчивости. Бабка получила пенсию, аккуратно спрятала ее во внутренний карман плаща и поковыляла к выходу. А я все пытался рассмотреть того, кто на ней сидит.

И одновременно с этой догадкой возникло очередное ощущение, что всадник повернул голову в мою сторону в удивлении что его кто-то заметил.

- Ну как таких уродов земля носит? В очереди люди заулыбались, хотя и украдкой, поскольку существует мнение (неизвестно правда чье) что над увечными негоже смеяться. И даже работница, которая почувствовала себя скверно из-за этого хромого дедка тоже улыбнулась и уравновесилась. Я сделал себе в голове вывод что горбатые в массе своей добрые, а хромые злые, но стоило после почты зайти в соседний супермаркет, как получил для размышлений противоположную картину. Прямо возле входа на лавочке сидел хромой на левую ногу не особенно старый дедуля и поглаживал коленку и уговаривал ее не капризничать и донести его тело до дома. Разговаривал он с ней вслух и слова выбирал добрые и ласковые. Видимо уловил когда-то закономерность и теперь использовал. Нога его тем не менее не особо уговаривалась и дедуля стал на нее серчать:

- Да понимаю я, что не хочешь ты туда идти! А куда деться то? Другого дома нету у нас с тобой. Надо идти. Когда нибудь да приберет господь ее от нас, вот тогда и вздохнем…

У меня возникла в голове обложка сказки Пушкина о золотой рыбке и дед тут же подтвердил эту версию.

- Хотя ее наверняка не господь приберет, а черт с рогами и копытами, чтоб угли под котлом с грешниками ворошила. Самая ейная работенка! Я ухмыльнулся и зашел в магазин. Параллельным курсом со мной пошел горбатый с перекошенным шейно-плечевым отделом. Горб был хоть и небольшой, но эффектный. Возникло ощущение, что это образование сделано для того, чтобы некто невидимый и более крупный имел возможность удобно ухватывать за этот горб и вращать человека в пространстве, хотя и непонятно для какой цели. Эдакий человек с воткнутым заводным ключиком. Это чудо природы шло мимо прилавков и было недовольно всем вообще. Что-то бурчало себе под нос и глядело на мир недобрым гоблинским взглядом. Я мысленно завопил духу, что все понял и готов обсудить это за бутылкой кока колы и закончив формировать продовольственный комплект вышел на улицу.

- Ни хрена ты не понял, - просвистел дух и подкинул еще одного горбатого. Двугорбого как верблюда. Такой картинки я еще никогда не видел. Тело человека было согнуто почти на 90 градусов и второй (крестцовый) горб был хоть и не сильно заметен, но он был. Лицо мужика не было искажено ненавистью и не было оно и радостным и одухотворенным. Оно было никаким. Ничего не выражающим. Опираясь на палку он довольно шустро продвигался по тротуару в том же направлении что и я и у меня опять возникло ощущение что на нем кто-то сидит. Прямо между горбами как в седле. Мужика обогнал кришнаит в фирменном облачении с книжками под мышкой и у него на шее тоже кто-то сидел. Возникало ощущение, что у кришнаита впереди всего идет голова, потом шея с наездником, а потом все его несуразное тело. Несуразность выражалась в какой-то странной несинхронности рук и ног, хотя равновесие всего тела каким-то чудом поддерживалось.

- Смотри, - вновь сказал дух.

- Кого они на себе возят? - прищуривая изо всех сил глаза, спросил я.

- Ага! Значит заметил! – удовлетворенно произнес дух. - Тогда смотри!

- Это и есть безобразие, то есть отсутствие образа.

- И это безобразие поработило этих людей!

- Мимо! – довольно хохотнул дух, – они возят их совершенно добровольно.

- А на фига? Точнее я не это хотел спросить…. Кто эти, кого они возят?

- О! Как я ждал этого вопроса!

Меня согнуло пополам от смеха:

- Это бог? Ой не могу! Ой щас помру!

- Чо ты ржешь как конь?

Эта смысловая параллель протрезвила меня в ту же секунду.

- А чо они такие стремные, боги эти?

- Ну…руки есть, ноги есть, сверхъестественные способности есть, лица нет. Лицо – зеркало души, значит это существо без души. Голем что ли? Кто тогда его создал? И на этого человека посадил? Блин! Раз добровольно, значит никто не садил кроме самого человека, а раз так, то получается он сам его и создал… Херня какая-то. Зачем создавать какого-то урода, чтобы он тебя самого еще и калечил и мучил?

- Маладэц! Верной дорогой идешь.

- И ты говоришь что это бог?

- Я не говорю, я утверждаю!

- Но ведь бог же не такой!

- Да ну! А какой на твой взгляд бог?

- Во первых он очень большой. Я теоретически понимаю что он вездесущий и неизмеримый, но это как-то в голове не укладывается, поэтому я его представляю себе, что он просто очень большой, может мгновенно перемещаться на любые расстояния, поскольку это я проверял, обладает силой создавать разные ситуации, всегда тебя слышит… Ну вот на вскидку такой.

- А лицо? Лицо у него какое?

- Не знаю, не видел…

- А вот эти люди знают!

- Получается, что и я тоже ношу на себе бога?

- И ты тоже, и каждый носит какого либо бога, какого сам видит в своем уме.

- Но ведь я не горбатый…

- Так ты его и не держишь на привязи делая себя супер пупер исключительным. Твой бог свободен и возможности его таковы, насколько ты его сам ограничишь.

- Я не ограничиваю бога…

- Твои возможности в плане проявления ровно таковы, как ты сам позволяешь проявляться через себя богу. Если ты считаешь что для бога то или иное невозможно, то оно становится невозможным. Ты сам задаешь божественному конфигурацию и оно вынужденно подчиняться твоей ограничивающей программе.

- Ни хрена себе! А если я уберу все ограничения?

- Ты думаешь это так просто? Ты же постоянно делаешь усилия именно в этом направлении, чтобы узнать свои пределы. И это довольно сложная работа. Ненамного правда сложнее чем возить на себе, но тоже сложная. Все люди заняты делами по познанию бога, даже если они в него совершенно не верят. А пределов никаких нет, поэтому любой поиск правилен. Только некоторые пути могут оказаться трудными и болезненными. Ты сам выбираешь как стать богом! Убогим быть просто. Это тоже рядом с богом, но рядом - это слишком позорно для человека, потому что он создан по образу и подобию, а это значит надо просто найти этот образ и стать неотличимым от него и принять в свои руки силу и власть. Стать великолепным!

Читайте также: