Курчавая горбом лопатки сердитая все кошачьи ухватки кто это

Перекличка с Грибоедовым.

Кто-нибудь из ершововедов может объяснить, зачем Ершов всю сказку перекликается с Александром Сергеевичем - нет, не с Пушкиным (эта-та перекличка очевидна), а Грибоедовым, беря в свою сказку так много из его "Горя от ума"?

Перекличка начинается уже с этих стихов:

Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.

У Грибоедова "так-сяк" и "дурак" рифмует Репетилов:.

Не любишь ты меня, естественное дело:
С другими я и так и сяк,

Вот странное уничиженье!

С тобою говорю несмело;
Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак.

Потом - Ершов описывает пришедшего на поле чёрта, подозрительно похожего на арапку Хлёстовой:

Ну, Софьюшка, мой друг,
Какая у меня арапка для услуг:
Курчавая! горбом лопатки!
Сердитая! всё кошачьи ухватки!
Да как черна! да как страшна!
Ведь создал же господь такое племя!
Черт сущий;

По крайней мере, соединение чёрта с кошкой идёт - по-видимому, отсюда.

Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то - что те плошки!
Вот и стал тот чёрт скакать
И зерно хвостом сбивать.
:
И Грибоедов, и Ершов обыгрывают одну и ту же русскую народную поговорку: "Глаза как плошки, да не видят не крошки!" / Есть в Словаре В.И. Даля.

Вот - другой вариант, - в "Горе от ума":

Но этот обморок? беспамятство откуда??
Нерв избалованность, причуда, —
Возбудит малость их, и малость утишит, —
Я признаком почел живых страстей. — Ни крошки:
Она конечно бы лишилась так же сил,
Когда бы кто-нибудь ступил
На хвост собачки или кошки.

Здесь - "кошки-крошки", а у Ершова - "кошки-плошки" - вместо "плошки-крошки". Кошки "влезли" и у того, и у другого.

Городничий на рынке, въехав на рынок, обращается к торговцам:

"Гости! Лавки отпирайте,
Покупайте, продавайте;
А надсмотрщикам сидеть
Подле лавок и смотреть,
Чтобы не было содому,
Ни давёжа, ни погрому,

Так же говорит Фамусов в ответ на речь Чацкого о шутовстве придворных прошлого века:

А? бунт? ну так и жду содома.

Полковник Скалозуб. Прикажете принять?

Ослы! сто раз вам повторять?
Принять его, позвать, просить, сказать, что дома.

И, если мы вот так прочтём эти стихи параллельно, то уясним для себя, что слово "содом" в "Коньке-Горбунке" значит не что иное, как "бунт".

Чацкий, выслушав монолог Фамусова о дядюшке Максиме Петровиче, говорит своё знаменитое: "И правда, начал свет глупеть", - где есть такие стихи:

Но между тем кого охота заберет,
Хоть в раболепстве самом пылком,
Теперь, чтобы смешить народ,
Отважно жертвовать затылком?
А сверстничек, а старичок
Иной, глядя на тот скачок,
И разрушаясь в ветхой коже,
Чай приговаривал: "Ax! если бы мне тоже!"

В "Коньке-Горбунке" автор применяет подобные слова к Городничему:

Наш старик, сколь не был пылок,
Долго тёр себе затылок.

В сопоставлении с текстом Грибоедова становится понятно, в чём наш старик пылок - в раболепстве. А трёт он себе затылок потому, что не знает, как отнестись к увиденным им чудо-коням.

Помилуйте, мы с вами не ребяты,
Зачем же мнения чужие только святы?

В "Коньке-Горбунке" - царь

И, довольно насмотрясь,
Он спросил, оборотясь
К окружавшим: "Эй, ребята!
Чьи такие жеребята?

Кони Ивана - кони вполне взрослые. Похоже, царь снижает степень их взрослости сознательно, называя их "жеребятами". И без сравнения текста Ершова с текстом Грибоедова этого не понять.

Про дядюшку Максима Петровича Фамусов говорит:

Когда же надо подслужиться,
И он сгибался вперегиб:

И доносчик с этим словом,
Скрючась обручем таловым,
Ко кровати подошёл,
Подал клад - и снова в пол.

Это - спальник перед царём, - подаёт ему выкраденное у Ивана перо жар-птицы.

Тему низкого сгибания (кольцом) Фамусов продолжает в сцене обвинения Чацкого в сумасшествии:

Попробуй о властях — и нивесть что наскажет!
Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,
Хоть пред монаршиим лицом,
Так назовет он подлецом.

Ершов так же - не называет прямо - но очень хорошо показывает своего спальника подлецом.

Потом в "Коньке" повторяется сцена нарочного падения "пред монаршиим лицом" из "Горя от ума":

И посыльные дворяна
Побежали по Ивана,
Но, столкнувшись все в углу,
Растянулись на полу.
Царь тем много любовался
И до колотья смеялся.
А дворяна, усмотря,
Что смешно то для царя,
Меж собой перемигнулись
И вдругоредь растянулись.

У Грибоедова жертвовал затылком один дядюшка Максим Петрович.

На куртаге ему случилось обступиться;
Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;
Старик заохал, голос хрипкой;
Был высочайшею пожалован улыбкой;
Изволили смеяться; как же он?
Привстал, оправился, хотел отдать поклон,
Упал вдругорядь — уж нарочно,
А хохот пуще, он и в третий так же точно.

А у Ершова дворян много - и все ведут себя так же, все - шуты при государе. То есть, шутовство стало дежурным. Чей же это двор он так представляет, сказочник восемнадцатилетний, никогда при Дворе не бывавший?

Когда царь в разговоре с Иваном (по форме - допросе Ивана) показывает ему конфискованное перо, дурак:

Шапку выронил с испуга.
"Что, приятель, видно, туго? -
Молвил царь. - Постой-ка, брат. "
"Ох, помилуй, виноват!

"Брат" и "виноват" так же рифмуются в "Горе от ума" в таком тексте:

Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть:
Позвольте нам своими счесться,
Хоть дальними, - наследства не делить;
Не знали вы, а я подавно, -
Спасибо научил двоюродный ваш брат, -
Как вам доводится Настасья Николавна?

He знаю-с, виноват;
Мы с нею вместе не служили.

Интересно, что здесь есть дама с инициалами, совпадающими с инициалами жены Пушкина; а отчество - то же самое. Гоголь после первого знакомства с Пушкиным и его женой в 1831 году, ошибается в письме, назвав Наталью "Надеждой". "Ваша Надежда Николаевна, т. е. моя Наталья Николаевна благодарит вас за воспоминание и сердечно кланяется вам", - добродушно поправляет его Пушкин. "Надежда" с "Натальей" - не особенно схожие имена, а "Настасья" - это почти что "Наталья". "Тася" - "Таша".

Да, впрочем, зачем Ершову-то намекать на жену Пушкина?

Когда Иван поймал Жар-птицу, Конёк говорит ему:

"Ай, хозяин, отличился! -
.
Ну, скорей её в мешок,
Да завязывай тужЕе;
А мешок привесь на шею.

Подобным образом рассказывает Скалозуб, как они с братьем получили ордена:

Однако братец ваш мне друг и говорил,
Что вами выгод тьму по службе получил.

В тринадцатом году мы отличались с братом
В тридцатом егерском , а после в сорок пятом.

Да, счастье, у кого есть эдакий сынок!
Имеет, кажется, в петличке орденок?

За третье августа; засели мы в траншею:
Ему дан с бантом, мне на шею.

Так вот. Кому-то - "Владимира" или "Анну" на шею, а кому-то - "столько бед"! А подвиги несравнимы.

Кроме того, - сам Скалозуб - "и золотой мешок, и метит в генералы". Мешок есть - по подсказке Горбунка - и у нашего Ивана - с самОй Жар-птицей, - что там золото! И дурак наш метит даже и не в генералы, он метит - в цари!

И ещё: Скалозуб - егерь, - то есть "охотник, стрелец" - в переводе с немецкого.

Иван же наш назван ловчим, хотя по должности он - конюший. А кто такой ловчий? Заглянем в Википедию:

"Ловчий — организатор охоты, егермейстер, с XVI века придворный чин у великих князей и царей.
Различались ловчие: охотники, псари, бобровники, сокольники, подлазчики, рыболовы, подледчики (подлёдный лов рыбы), неводчики.
Ловчие могли всюду разъезжать, кормиться на счёт местных жителей, требовать их участия в охоте.

Ловчие и сокольничие как заведующие звериными промыслами упоминаются в боярских книгах первые с 1509 года, а вторые с 1550 года, хотя уже в 1503 году сокольничий М. С. Еропкин-Кляпик принимал участие в московском посольстве в Литву. Со времени появления сокольничего эта должность нередко соединялась в одном лице с должностью ловчего. В сокольничьи и ловчие назначались люди неименитые, но некоторые из них, начав службу с ловчих, возвышались до думных дворян, окольничих и даже бояр. Таковы, например, Нагие и Пушкины, достигшие боярства."

Один из предков А.С. Пушкина - Гавриил Григорьевич Пушкин, - был княжий ловчий. Возвышение его началось с 1605 г., когда он, вместе с Наумом Плещеевым, вызвался доставить в Москву грамоту первого Лжедмитрия. 1 июня 1605 г. Пушкин и Плещеев прочли эту грамоту в Красном Селе, а потом, сопровождаемые красносельцами, отправились в Москву и, по требованию народа, прочитали её с Лобного места, при звоне колоколов. В этой грамоте Лжедмитрий извещал о своем спасении, доказывал свои права на Московский престол и вспоминал все то зло, которое причинил ему Годунов. В благодарность за оказанную услугу Лжедмитрий сделал Пушкина великим сокольничим и думным дворянином." Как известно, Пушкин вывел этого своего предка в своей трагедии "Борис Годунов".

Среди предков П.П. Ершова - насколько мы знаем - ни егерей, ни ловчих, не было.

Да, и - получается, - и здесь наш Иван обошёл полковника Скалозуба, поскольку как ловчий является его начальником - егермейстером

Рифма "скуки - руки", -

А уж тот, нешто от скуки,
Искусал себе все руки [Спальник], -

так же грибоедовская:

Ее
По должности, тебя…
(Хочет ее обнять.)

От скуки.
Прошу подальше руки!

(Хотя, справедливости ради, надо отметить, что она - не редкая, - и встречается, например, также в "Елисее" В.И. Майкова, да и у Пушкина есть.)

Чацкий так откликается на речь Скалозуба о своём брате, который стал "странным" - заперся в деревне и начал читать книжки:

Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется - враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам Бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, -
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!! -

Слова про пожар от жара повторяет сказочный царь в "Коньке-Горбунке":

Царь кричит на весь базар:
"Ахти, батюшки, пожар!
Эй, решёточных сзывайте!
Заливайте! Заливайте!" -
"Это, слышь ты, не пожар,
Это свет от птицы-жар, -
Молвил ловчий (сам со смеху
Надрываяся). - Потеху
Я привёз те, осударь!"

Последние два стиха перекликаются с этими словами горничной Лизы:

Ну вот у праздника! ну вот вам и потеха!
Однако нет, теперь уж не до смеха;

Так же и Ивану будет в дальнейшем уже не до смеха.

Фамусов говорит Чацкому по поводу его внезапного приезда в Москву:

Ну выкинул ты штуку!

Иван - про себя, - по поводу слухов, что он хвалился достать саму Царь-Девицу:

Чай, спросонков, я толкую,
Штуку выкинул такую.

А Фамусов здесь так же озадачен сном - сном Софьи о каком-то женихе. Он хочеи понять, - не Чацкий ли это?

"Сон в руку" - мне она изволила шепнуть,
Вот ты задумал.

О ком ей снилось? что такое?

Я не отгадчик снов.

Очень интересен для нас и диалог Хлёстовой и Скалозуба:

Вы прежде были здесь. в полку. в том. в гренадерском? *

В его высочества, хотите вы сказать,
Ново-землянском мушкетерском. *

Не мастерица я полки-та различать.

Ан - нет, - лукавит бабушка. Мастерица она, мастерица, - как и наша Царь-Девица мастерица "говорить краснО", - о чём Иванушка сообщает Месяцу Месяцовичу, как будто он (она) этого не знает!

Случайно ли здесь это "мастерица", - или автор хочет обратить наше внимание на "мастерицу Хлёстову"?

Потому что Скалозуб говорит явную абракадабру.

Юрий Шуваев в статье о Скалозубе ( в Интернете) пишет:

"Скалозуб смешивает старое - до 1810 года - наименование "мушкетерский" и Шефство полка, в названии появившееся лишь после 1814 года. Вероятно, имеется в виду Калужский мушкетерский полк, с 1818 - Пехотный Его Высочества Принца Вильгельма Прусского."

Другой исследователь пишет:

"Дело происходит в декабре 1822, Скалозуб - успешный полковник, метящий в генералы. На военную службу он, как упоминается в другом месте "Горя", поступил в 1809 - видимо, ему было тогда 16-17 лет, как обычно.
Хлестова поминает ему с первого же взгляда, что он прежде был здесь - в Москве, в полку, который Скалозуб тут же и указывает - Ново-землянский мушкетерский, Между тем все мушкетерские полки были еще в 1811 переименованы в пехотные. То есть время, о котором говорит Хлестова, - это 1809-1811, Скалозуб тогда только-только поступил на службу, и было ему меньше 20. Получается, что Хлестова первым делом указывает успешному полковнику и без пяти минут генералу, что она-то его отменно помнит сосунком-молокососом, едва поступившим на службу. " Так поворачивает диалог Хлёстовой и Скалозуба этот автор. И тот же автор (не указавший своё имя) пишет далее:

"Ново-землянского полка в русской армии не было. Название это сконструировано Грибоедовым ради смеси реалистического и дополнительного комического эффекта. С одной стороны, в Воронежской губ. был и есть город Землянск, а в черноземных губерниях (в т.ч. той же Воронежской) массовы пары названий Старый Оскол - Новый Оскол, Новый Курлак - Старый Курлак и т.д. На этом фоне название "Ново-Землянский" воспринималось бы вполне естественно: армейский полк, сформированный некогда в черноземной глуши, в каком-то Новом Землянске (такого города не было, но Землянск-то был) - куда, стало быть, еще и поступать было Скалозубу, кроме как в такой полк (к тому же еще и совершенно безвестный читателю, даже если он военный - оно и неудивительно, что безвестный, так как такого полка на самом деле не было! - но это и должно было дать читателю впечатление совершенно малоизвестного полка, а не несуществующего полка, ведь в названии нет ничего фантастического, оно склепано по обычному образцу полковых названий от обычных черноземных топонимов). Это лишний раз говорит о том, что Скалозуб - человек худородный и без связей.

Но есть тут и дополнительный комический эффект, потому что слово "новоземлянский" в русском языке 1820 года уже и так присутствовало, означало "с Новой Земли" (в Баренцевом море) и использовалось комически, в смысле "тьмутараканский, за краем всякой глуши". Например, Булгарин в повестушке 1824 завляет, что это-де перевод рукописи, "писанной на новоземлянском языке".
Таким образом, Грибоедов, конструируя такое название полка, усиливает образ его захолустности еще и за счет этой омонимии: "Ново-Землянский" \ новоземлянский."

Вот ведь как интересно: а для чего наш-то Иванушка отвечает на аудиаенции у Месяца Месяцовича, что он

Я с земли пришёл Землянской,
Из страны ведь христианской, -

Не согласуется ли это с Ново-землянским мушкетёрским полком Скалозуба?
Интересно, что мушкетёров упразднил как раз Пётр, - как одно из подразделений стрелецкого войска.

Потом они возродились:

Значит, Скалозуб служил в мушкетёрском полку до 1811 года?

Но Хлёстова спрашивает его про гренадёрский полк. А кто такие гренадёры? А гренадёры в России как раз появились при Петре Первом.

"В России гренадёры появились с небольшим опозданием — при Петре Великом. В каждом пехотном полку была сформирована гренадёрская рота, что соответствовало европейской практике. Однако, к середине XVIII века в российской армии преобладали целиком гренадёрские части — батальоны и полки гренадёр. Как и их европейские коллеги, российские гренадёры имели на вооружении гранаты (гренады), а фузеи (тип ружья) гренадеров были немного короче и, следовательно, легче общепехотных, благодаря чему при бросании бомб могли носиться за спиной.
В 1763 году в России было уже 4 армейских гренадёрских полка. Это число постепенно увеличивалось за счёт переформирования мушкетёрских полков в гренадёрские и формированием новых частей." / "Википедия".

Вот интересно, Скалозуб отнекивается от принадлежности к полку, созданному Петром Великим, и настаивает на том, что он состоит в полку, который Пётр Первый упразднил. Не значит ли это, что он - враг политики Петра? (Политики Просвещения, начатой им). Или - маскируется под такового - в угоду обществу? Поскольку полк этот им придуман, никакого Ново-Землянского полку и не было.

А наш Иван? А он говорит о какой-то Землянской земле, что он с неё пришёл. Не в противовес ли Скалозубу? Но с этим надо - видимо - разбираться отдельно!

Далее - Иван отчего-то называет Кита

Почему Кит - "зубоскал", - то есть - "Скалозуб"?

Окаянным же в "Горе от ума" назван Чацкий - Графиней-бабушкой:

Слово "зубоскал" употреблено Пушкиным в "Детской книжке":

То есть, шалуну Ванюше свойственно ругаться так же, как и нашему Ивану дураку. Но "Детская книжка" Пушкина была напечатана через двадцать лет после смерти поэта. Ершов ничего этого знать не мог.

Потом - Конёк отзывается о Ките, доставшем перстень Царь-Девицы:

"Ай да Кит Китович! Славно!
Долг свой выполнил исправно!

Чацкий так же хвалит женившегося Платона Михайловича:

Платон любезный, славно.
Похвальный лист тебе: ведешь себя исправно.

Ну, и заключительная сцена пьесы "Горе от ума", когда спрятавшегося в сенях дома Фамусова Чацкого принимают за домового, конечно, сходна с тем, как принимает за домового наш Спальник нашего Ивана. Хотя и у Пушкина был, - как известно, - "домовой", который повадился в конюшню. Но - опять же, это стихотворение не было напечатано при жизни Александра Сергеевича.

Вот, - оказалось, - что "Конька-Горбунка" П.П. Ершова надо читать, держа перед собой текст комедии Грибоедова. А он говорил, что "взял свою сказку из уст народного рассказчика и лишь местами дополнил!" Никому нельзя верить в этом девятнадцатом веке. Что ни автор - то мистификатор, однако! Уж от кого-кого, но от смиренного Ершова мы этого никак не ожидали.

Ну, Софьюшка, мой друг,

Какая у меня арапка для услуг:

Курчавая! горбом лопатки!

Сердитая! все ко́шачьи ухватки!

Да как черна! да как страшна!

Ведь создал же господь такое племя!

Чорт сущий; в девичей она;

Представь: их как зверей выводят напоказ…

Я слышала, там… город есть турецкий…

А знаешь ли, кто мне припас? —

Антон Антоныч Загорецкий.

Загорецкий выставляется вперед.

Лгунишка он, картежник, вор.

Я от него было и двери на запор;

Да мастер услужить: мне и сестре Прасковье

Двоих ара́пченков на ярмарке достал;

Купил, он говорит, чай, в карты сплутовал;

А мне подарочек, дай бог ему здоровье!

(с хохотом Платону Михайловичу)

Не поздоровится от эдаких похвал,

И Загорецкий сам не выдержал, пропал.

Кто этот весельчак? Из звания какого?

Ну? а что нашел смешного?

Чему он рад? Какой тут смех?

Над старостью смеяться грех.

Я помню, ты дитёй с ним часто танцовала,

Я за уши его дирала, только мало.

Те же и Фамусов .

Фамусов (громогласно)

Ждем князя Пётра Ильича,

А князь уж здесь! А я забился там, в портретной.

Где Скалозуб Сергей Сергеич? а?

Нет, кажется, что нет. – Он человек заметный —

Сергей Сергеич Скалозуб.

Творец мой! оглушил звончее всяких труб!

Те же и Скалозуб , потом Молчалин .

Сергей Сергеич, запоздали;

А мы вас ждали, ждали, ждали.

(Подводит к Хлёстовой.)

Моя невестушка, которой уж давно

Хлёстова (сидя)

Вы прежде были здесь… в полку… в том…

Скалозуб (басом)

В его высочества, хотите вы сказать,

Не мастерица я полки-та различать.

А форменные есть отлички:

В мундирах выпушки, погончики, петлички.

Пойдемте, батюшка, там вас я насмешу,

Курьезный вист у нас. За нами, князь! прошу.

(Его и князя уводит с собою.)

Хлёстова (Софии)

Ух! я точнёхонько избавилась от петли;

Ведь полоумный твой отец:

Дался ему трех сажень удалец, —

Знакомит, не спросясь, приятно ли нам, нет ли?

Молчалин (подает ей карту)

Я вашу партию составил: мосьё Кок,

Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более наперстка,

Я гладил всё его: как шелковая шерстка!

(Уходит, за ней Молчалин и многие другие.)

Чацкий , Софияи несколько посторонних, которые в продолжении расходятся.

Нельзя ль не продолжать?

Чем вас я напугал?

За то, что он смягчил разгневанную гостью,

А кончили бы злостью.

Сказать вам, что́ я думал? Вот:

Старушки все – народ сердитый;

Не худо, чтоб при них услужник знаменитый

Тут был, как громовой отвод.

Молчалин! – Кто другой так мирно всё уладит!

Там моську вовремя погладит,

Тут в пору карточку вотрет,

В нем Загорецкий не умрет.

Вы давеча его мне исчисляли свойства,

Но многие забыли? – да?

София , потом Г. N.

София (про себя)

Ах! этот человек всегда

Причиной мне ужасного расстройства!

Унизить рад, кольнуть; завистлив, горд и зол!

Г. N. (подходит)

Как его нашли по возвращеньи?

Он не в своем уме.

София (помолчавши)

Не то чтобы совсем…

Однако есть приметы?

(смотрит на него пристально)

Как можно, в эти леты!

Готов он верить!

А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить,

Угодно ль на себе примерить?

С ума сошел. Ей кажется. вот на!

Недаром? Стало быть… с чего б взяла она!

Не я сказал, другие говорят.

А ты расславить это рад?

Пойду, осведомлюсь; чай, кто-нибудь да знает.

Г. D., потом Загорецкий .

Услышит вздор и тотчас повторяет!

Ты знаешь ли об Чацком?

А, знаю, помню, слышал,

Как мне не знать? примерный случай вышел;

Его в безумные упрятал дядя-плут…

Схватили, в желтый дом, и на́ цепь посадили.

Помилуй, он сейчас здесь в комнате был, тут.

Так с цепи, стало быть, спустили.

Пойду, осведомлюсь; чай, кто-нибудь да знает.

Верь болтуну!
Услышит вздор и тотчас повторяет!
Ты знаешь ли об Чацком?

А, знаю, помню, слышал,
Как мне не знать? примерный случай вышел;
Его в безумные упрятал дядя-плут…
Схватили, в желтый дом, и на́ цепь посадили.

Помилуй, он сейчас здесь в комнате был, тут.

Так с цепи, стало быть, спустили.

Ну, милый друг, с тобой не надобно газет,
Пойду-ка я, расправлю крылья,
У всех повыспрошу; однако – чур! – секрет.

Который Чацкий тут? – Известная фамилья.
С каким-то Чацким я когда-то был знаком. —
Вы слышали об нем?

Об Чацком, он сейчас здесь в комнате был.

Представьте, я заметила сама;
И хоть пари держать, со мной в одно вы слово.

Ah! grand’maman, вот чудеса! вот ново!
Вы не слыхали здешних бед?
Послушайте. Вот прелести! вот мило.

Мой труг, мне уши залошило;
Скаши покромче…

Il vous dira toute l’histoire… [2]
Пойду, спрошу…

Что? что? уж нет ли здесь пошара?

Нет, Чацкий произвел всю эту кутерьму.

В горах изранен в лоб, сошел с ума от раны.

Что? к фармазонам в клоб? Пошел он в пусурманы?

Антон Антоныч! Ах!
И он пешит, все в страхе, впопыхах.

Князь, князь! ох, этот князь, по палам, сам чуть
тышит!
Князь, слышали?

Он ничего не слышит!
Хоть, мошет, видели, здесь полицмейстер пыл?

В тюрьму-та, князь, кто Чацкого схватил?

Тесак ему да ранец,
В солтаты! Шутка ли! переменил закон!

Да. в пусурманах он!
Ах! окаянный волтерьянец!
Что? а? глух, мой отец; достаньте свой рожок.
Ох! глухота большой порок.

С ума сошел! прошу покорно!
Да невзначай! да как проворно!
Ты, Софья, слышала?

Ну, все, так верить поневоле,
А мне сомнительно.

О чем? о Чацком, что ли?
Чего сомнительно? Я первый, я открыл!
Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет!
Попробуй о властях, и нивесть что наскажет!
Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,
Хоть пред монаршиим лицом,
Так назовет он подлецом.

Туда же из смешливых;
Сказала что-то я – он начал хохотать.

Мне отсоветовал в Москве служить в Архивах.

Меня модисткою изволил величать!

А мужу моему совет дал жить в деревне.

По матери пошел, по Анне Алексевне;
Покойница с ума сходила восемь раз.

На свете дивные бывают приключенья!
В его лета с ума спрыгну́л!
Чай, пил не по летам.

Ну вот! великая беда,
Что выпьет лишнее мужчина!
Ученье – вот чума, ученость – вот причина,
Что нынче, пуще, чем когда,
Безумных развелось людей, и дел, и мнений.

И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних
От пансионов, школ, лицеев, как бишь их,
Да от ланкарточных взаимных обучений.

Нет, в Петербурге институт
Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут:
Там упражняются в расколах и в безверьи
Профессоры!! – у них учился наш родня
И вышел! хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи.
От женщин бегает, и даже от меня!
Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,
Князь Федор, мой племянник.

Я вас обрадую: всеобщая молва,
Что есть проэкт насчет лицеев, школ, гимназий;
Там будут лишь учить по-нашему: раз, два;
А книги сохранят так: для больших оказий.

Сергей Сергеич, нет! Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы да сжечь.

Нет-с, книги книгам рознь. А если б, между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни – смерть моя!
Насмешки вечные над львами! над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя животные, а всё-таки цари.

Отцы мои, уж кто в уме расстроен,
Так всё равно, от книг ли, от питья ль;
А Чацкого мне жаль.
По-христиански так; он жалости достоин;
Был острый человек, имел душ сотни три.

Как раз четыреста, ох! спорить голосиста!

Нет! триста! – уж чужих имений мне не знать!

Ну, как с безумных глаз
Затеет драться он, потребует к разделке!

Любезнейший! Ты не в своей тарелке.
С дороги нужен сон. Дай пульс. Ты нездоров.

Да, мочи нет: мильон терзаний
Груди́ от дружеских тисков,
Ногам от шарканья, ушам от восклицаний,
А пуще голове от всяких пустяков.

Душа здесь у меня каким-то горем сжата,
И в многолюдстве я потерян, сам не свой.
Нет! недоволен я Москвой.

Действие IV

Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать!
Какие-то уроды с того света,
И не с кем говорить, и не с кем танцовать.

Поетем, матушка, мне прафо не под силу,
Когда-нибуть я с пала та в могилу.

Мой ангел, жизнь моя,
Бесценный, душечка, Попош, что́ так уныло?

Признайся, весело у Фамусовых было.

Наташа-матушка, дремлю на ба́лах я,
До них смертельный неохотник,
А не противлюсь, твой работник,
Дежурю за́ полночь, подчас
Тебе в угодность, как ни грустно,
Пускаюсь по команде в пляс.

Ты притворяешься, и очень неискусно;
Охота смертная прослыть за старика.

Бал вещь хорошая, неволя-то горька;
И кто жениться нас неволит!
Ведь сказано ж, иному на роду…

В карете барыня-с, и гневаться изволит.

Ну вот и день прошел, и с ним
Все призраки, весь чад и дым
Надежд, которые мне душу наполняли.
Чего я ждал? что думал здесь найти?
Где прелесть эта встреч? участье в ком живое?
Крик! радость! обнялись! – Пустое.
В повозке так-то на пути
Необозримою равниной, сидя праздно,
Всё что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно;
И едешь час, и два, день целый; вот резво́
Домчались к отдыху; ночлег: куда ни взглянешь,
Всё та же гладь и степь, и пусто, и мертво…
Досадно, мочи нет, чем больше думать станешь.

Тьфу! оплошал. – Ах, мой создатель!
Дай протереть глаза; откудова? приятель.
Сердечный друг! Любезный друг! Mon cher! [3]
Вот фарсы мне как часто были петы,
Что пустомеля я, что глуп, что суевер,
Что у меня на всё предчувствия, приметы;
Сейчас… растолковать прошу,
Как будто знал, сюда спешу,
Хвать, об порог задел ногою
И растянулся во весь рост.
Пожалуй смейся надо мною,
Что Репетилов врет, что Репетилов прост,
А у меня к тебе влеченье, род недуга,
Любовь какая-то и страсть,
Готов я душу прозакласть,
Что в мире не найдешь себе такого друга,
Такого верного, ей-ей;
Пускай лишусь жены, детей,
Оставлен буду целым светом,
Пускай умру на месте этом,
И разразит меня господь…

Не любишь ты меня, естественное дело:
С другими я и так и сяк,
С тобою говорю несмело,
Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак.

Ругай меня, я сам кляну свое рожденье,
Когда подумаю, как время убивал!
Скажи, который час?

Час ехать спать ложиться;
Коли явился ты на бал,
Так можешь воротиться.

Что́ бал? братец, где мы всю ночь до бела дня,
В приличьях скованы, не вырвемся из ига,
Читал ли ты? есть книга…

А ты читал? задача для меня,
Ты Репетилов ли?

Зови меня вандалом:
Я это имя заслужил.
Людьми пустыми дорожил!
Сам бредил целый век обедом или балом!
Об детях забывал! обманывал жену!
Играл! проигрывал! в опеку взят указом!
Танцо́вщицу держал! и не одну:
Трех разом!
Пил мертвую! не спал ночей по девяти!
Всё отвергал: законы! совесть! веру!

Послушай! ври, да знай же меру;
Есть от чего в отчаянье придти.

Поздравь меня, теперь с людьми я знаюсь
С умнейшими!! – всю ночь не рыщу напролет.

Что́ ночь одна, – не в счет,
Зато спроси, где был?

В А́нглийском. Чтоб исповедь начать:
Из шумного я заседанья.
Пожало-ста молчи, я слово дал молчать;
У нас есть общество и тайные собранья
По четвергам. Секретнейший союз…

Вот меры чрезвычайны,
Чтоб вза́шеи прогнать и вас, и ваши тайны.

Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах! Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
С какими я тебя сведу
Людьми. уж на меня нисколько не похожи,
Что за люди, mon cher! Сок умной молодежи!

Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу?
Зачем? в глухую ночь? Домой, я спать хочу.

Э! брось! кто нынчо спит? Ну полно, без прелюдий,
Решись, а мы. у нас… решительные люди,
Горячих дюжина голов!
Кричим – подумаешь, что сотни голосов.

Да из чего беснуетесь вы столько?