Живу я одиноко и сутуло

Уходят сыновья, задрав хвост
ы,
и дочери томятся, дома сидя;
мы садим семена, расти цветы,
а после только ягодицы видим.

Когда кругом кишит бездарно
сть,
кладя на жизнь свое клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе.

Мне жаль небосвод этот синий
,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи,
страшней, чем голодные волки.

Друзья всегда чуть приверед
ливы.
И осмеять имеют склонность.
Друзья всегда чуть надоедливы.
Как верность и определенность.

Господь посеял нас, как огор
од,
но в зарослях растений, Им растимых,
мы делимся на множество пород,
частично вообще несовместимых.

Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
а там, где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.

С моим отъездом шов протянет
ся,
кромсая прямо по стране
страну, которая останется,
и ту, которая во мне.

Я вдруг утратил чувство локт
я
С толпой кишашего народа,
И худо мне, как ложке дегтя,
Должно быть худо в бочке меда.

На дружеской негромкой сидя
тризне,
я думал, пепел стряхивая в блюдце,
как часто неудачники по жизни
в столетиях по смерти остаются.

Где страсти, ярость и ужасы,

где рать ополчилась на рать,
блажен, в ком достаточно мужества
на дудочке тихо играть.

Смешно, как люто гонит нас
в толкучку гомона и пира
боязнь остаться лишний раз
в пустыне собственного мира.

Разлад отцов с детьми Ц зал
ог
тех постоянных изменений,
в которых что-то ищет Бог,
играя сменой поколений.

Свои черты, штрихи и блики
в душе у каждого и всякого,
но непостижимо разнолики,
мы одиноки одинаково.

Меняя цели и названия,
меняя формы, стили, виды, Ц
покуда теплится сознание,
рабы возводят пирамиды.

Смешно, когда мужик, цветущи
й густо,
с родной державой соли съевший пуд,
внезапно обнаруживает грустно,
что, кажется, его давно ебут.

Блажен, кто в заботе о теле,
всю жизнь положил ради хлеба,
но небо светлее над теми,
кто изредка смотрит на небо.

Свечение души разнообразно,

незримо, ощутимо и пронзительно;
душевная отравленность Ц заразна,
душевное здоровье Ц заразительно.

Уехать. И жить в безопасном т
епле.
И помнить и мучиться ночью.
Примерзла душа к этой стылой земле,
вросла в эту гиблую почву.

Во всем, что видит или слышит,

предлог для грусти находя,
зануда Ц нечто вроде крыши,
текущей даже без дождя.

Друзья мои! Навек вам нежно п
редан,
я щедростью душевной вашей взыскан;
надеюсь, я не буду вами предан,
и этот долг не будет вами взыскан.

На нас нисходит с высоты
от вида птичьего полета
то счастье сбывшейся мечты,
то капля жидкого помета.

Жил человек в эпохе некой,
твердил с упрямостью свое,
она убила человека,
и стал он гордостью ее.

Нету бедственней в жизни бед
ы,
чем разлука с любимой сумятицей:
человек без привычной среды
очень быстро становится Пятницей.

Проста нашей психики сложно
сть,
ничуть не сложнее, чем прежде:
надежда Ц важней, чем возможность
когдаЦ нибудь сбыться надежде.

Мы Ц умны, а вы Ц увы,
что печально, если
жопа выше головы,
если жопа в кресле.

Звоните поздней ночью мне, д
рузья,
не бойтесь помешать и разбудить;
кошмарно близок час, когда нельзя
и некуда нам будет позвонить.

III. В борьбе за народное дело я
был инородное тело

В стране рабов, кующих рабст
во,
среди блядей, поющих блядство
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.

В стране рабов, кующих рабст
во,
среди блядей, поющих блядство,
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.

Как нелегко в один присест,
колеблясь даже, если прав,
свою судьбу Ц туманный текст
Ц прочесть, нигде не переврав.

На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие Ц внутри.

Прожив полвека день за днем

и поумнев со дня рождения,
теперь я легок на подъем
лишь для совместного падения.

Красив, умен, слегка сутул,
набит мировоззрением,
вчера в себя я заглянул
и вышел с омерзением.

В живую жизнь упрямо верил я,

в простой резон и в мудрость шутки,
а все высокие материи
блядям раздаривал на юбки.

Толстухи, щепки и хромые,
страшилы, шлюхи и красавицы
как параллельные прямые
в мое душе пересекаются.

Я не стыжусь, что ярый скепти
к
и на душе не свет, а тьма;
сомненье Ц лучший антисептик
от загнивания ума.

Будущее Ц вкус не портит мн
е,
мне дрожать за будущее лень;
думать каждый день о черном дне
Ц значит делать черным каждый день.

Мне моя брезгливость дорога,

мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот гавно.

Я был везунчик и счастливчик
,
судил и мыслил просвещенно,
и не один прелестный лифчик
при мне вздымался учащенно.

Мой небосвод хрустально ясе
н
и полон радужных картин
не потому, что мир прекрасен,
а потому, что я Ц кретин.

На дворе стоит эпоха,
а в углу стоит кровать,
и когда мне с бабой плохо,
на эпоху мне плевать.

Я держусь лояльной линии
с нравом времени крутым;
лучше быть растленным циником,
чем подследственным святым.

В юности ждал я радости
от суеты и свиста,
а превращаюсь к старости
в домосексуалиста.

Я живу Ц не придумаешь лучш
е,
сам себя подпирая плечом,
сам себе одинокий попутчик,
сам с собой не согласный ни в чем.

Пишу не мерзко, но неровно;
трудиться лень, а праздность злит.
Живу с еврейкой полюбовно,
хотя душой Ц антисемьит.

Я оттого люблю лежать
и в потолок плюю,
что не хочу судьбе мешать
кроить судьбу мою.

Все вечные жиды во мне сидят
Ц
пророки, вольнодумцы, торгаши,
и, всласть жестикулируя, галдят
в потемках неустроенной души.

Я ни в чем на свете не нуждаюс
ь,
не хочу ни почестей, ни славы;
я своим покоем наслаждаюсь,
нежным, как в раю после облавы.

Пока не поставлена клизма,
я жив и довольно живой;
коза моего оптимизма
питается трын-травой.

С двух концов я жгу свою свеч
у,
не жалея плоти и огня,
чтоб, когда навеки замолчу,
близким стало скучно без меня.

Ничем в герои не гожусь Ц
ни духом, ни анфасом;
и лишь одним слегка горжусь Ц
что крест несу с приплясом.

Я к тем, кто краен и неистов,
утратил прежний интерес:
чем агрессивней прогрессисты,
тем безобразнее прогресс.

Пусть гоношит базар напрасн
ый
кто видит цель. А я же лично
укрылся в быт настолько частный,
что и лица лишен частично.

Я понял вдруг, что правильно
живу,
что чист и, слава Богу, не бездарен,
по чувству, что во сне и наяву
за все, что происходит, благодарен.

Это счастье Ц дворец возвод
ить на песке,
не бояться тюрьмы и сумы,
предаваться любви, отдаваться тоске,
пировать в эпицентре чумы.

Мой разум честно сердцу служ
ит,
всегда шепча, что повезло,
что все могло намного хуже,
еще херовей быть могло.

Живу, ни во что без остатка не
веря,
палю, не жалея, шальную свечу,
молчу о находке, молчу о потере,
а пуще всего о надежде молчу.

Клянусь компотом детства мо
его
и старческими грелками клянусь,
что я не испугаюсь ничего,
случайно если истины коснусь.

Что расти с какого-то момент
а
мы перестаем Ц большая жалость:
мне, возможно, два лишь сантиметра
до благоразумия осталось.

В жизненной коллизии любой

жалостью не суживая веки,
трудно, наблюдая за собой,
думать хорошо о человеке.

Я не верю вранью отпетому
о просвете во мраке мглистом.
Я отчаялся. И поэтому с
тал отчаянным оптимистом.

На всех перепутьях, что прой
дены,
держали, желая мне счастья,
стальные объятия родины
и шею мою, и запястья.

На дереве своей генеалогии

характер мой отыскивая в предках,
догадываюсь грустно я, что многие
качаются в петле на этих ветках.

Склонен до всего коснуться г
лазом
разум неглубокий мой, но дошлый,
разве что в политику ни разу
я не влазил глубже, чем подошвой.

Во всем со всеми наравне,
как капелька в росе,
в одном лишь был иной, чем все Ц
я жить не мог в гавне.

Любому жребий царственный в
озможен,
достаточна лишь смелось вжиться в роль,
где уничтожен Ц лучше, чем ничтожен,
унижен Ц как низложенный король.

За то, что смех во мне преобла
дает
над разумом средь жизненных баталий,
фортуна меня щедро награждает
обратной стороной своих медалей.

Замкнуто, светло и беспечаль
но
я витаю в собственном дыму;
общей цепью скованный случайно,
лишь сосед я веку своему.

В этом странном окаянстве Ц

как живу я? Чем дышу?
Шум и хам царят в пространстве,
шумный хам и хамский шум.

КогдаЦ нибудь я стану знаме
нит,
по мне окрестят марку папирос,
и выяснит лингвист-антисемит,
что был я прибалтийский эскимос.

В эту жизнь я пришел не затем,

чтобы въехать в сенат на коне,
и доволен сполна уже тем,
что никто не завидует мне.

Отнюдь я не был манекен,
однако не был и в балете;
я тот никто, кто был никем,
и очень был доволен этим.

Есть мечта у меня, беречь
буду крепость ее настоя:
когда вновь будут книги жечь,
пусть мою огня удостоят.

Что стал я пролетарием Ц го
ржусь;
без устали, без отдыха, без фальши
стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант Ц на генеральше.

Средь шумной жизненной пуст
ыни,
где страсть, и гонор, и борение,
во мне достаточно гордыни,
чтобы выдерживать смирение.

Каков он, идеальный мой чита
тель?
С отчетливостью вижу я его:
он скептик, неудачник и мечтатель,
и жаль, что не читает ничего.

Господь Ц со мной играет ло
вко,
а я Ц над Ним слегка шучу,
по вкусу мне моя веревка,
вот я ногами и сучу.

Всю молодость любил я поезда
,
поэтому тот час мне неизвестен,
когда моя счастливая звезда взошла
и не нашла меня на месте.

Тюрьма была отнюдь не раем,
но часто думал я, куря,
что, как известно, Бог Ц не фраер,
а значит, я сижу не зря.

Множеству того, чем грязно в
ремя,
тьме событий, мерзостных и гнусных,
я легко отыскиваю семя
в собственных суждениях и чувствах.

Блуд мировых переустройств

и бред слияния в экстазе Ц
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе.

Эпоха, мной за нравственност
ь горда,
чтоб все об этом ведали везде,
напишет мое имя навсегда
на облаке, на ветре, на дожде.

Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду;
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.

IV. Семья от бога нам дана, заме
на счастию она.

Женщиной славно от века
все, чем прекрасна семья;
женщина Ц друг человека
даже, когда он свинья.

Тюремщик дельный и толковый,

жизнь запирает нас надолго,
смыкая мягкие оковы
любви, привычности и долга.

Мужчина Ц хам, зануда, деспо
т,
мучитель, скряга и тупица;
чтоб эта стало нам известно,
нам просто следует жениться.

Творец дал женскому лицу
способность перевоплотиться:
сперва мы вводим в дом овцу,
а после терпим от волчицы.

Съев пуды совместной каши
и года отдав борьбе,
всем хорошим в бабах наших
мы обязаны себе.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Гарики на каждый день'

Игорь Губерман. Заебательский поэт!ГАРИКИ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ. ТОМ ПЕРВЫЙ. Глава 1.
Как просто отнять у народа свободу; её надо просто доверить народу

Утучняется плоть,
Испаряется пыл.
Годы вышли на медленный ужин.
И приятно подумать,
Что все-таки был
И кому-то бывал я нужен.

Мне Маркса жаль: его наследство
свалилось в русскую купель:
здесь цель оправдывала средства, и
средства обосрали цель.

Во благо классу-гегемону,
чтоб неослабно правил он,
во всякий миг доступен шмону
отдельно взятый гегемон.

Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно,
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.

Я молодых, в остатках сопель,
боюсь, трясущих жизнь, как грушу,
в душе темно у них, как в жопе,
а в жопе — зуд потешить душу.

Когда истории сквозняк
свистит по душам и державам,
один — ползет в нору слизняк,
другой — вздувается удавом.

Добро, не отвергая средства зла,
по ним и пожинает результаты;
в раю, где применяется смола,
архангелы копытны и рогаты.

По крови проникая до корней,
пронизывая воздух небосвода,
неволя растлевает нас сильней,
чем самая беспутная свобода.

Перо и глаз держа в союзе,
я не напрасно хлеб свой ем:
Россия — гордиев санузел
острейших нынешних проблем.

Мне повезло: я знал страну,
одну-единственную в мире,
в своем же собственном плену
в своей живущую квартире.

В года растленья, лжи и страха
узка дозволенная сфера:
запретны шутки ниже паха и
размышленья выше хера.

С историей не близко, но знаком,
я славу нашу вижу очень ясно:
мы стали негасимым маяком,
сияющим по курсу, где опасно.

Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы, —
это девка, брошенная в полк.

Все социальные системы —
от иерархии до братства —
стучатся лбами о проблемы
свободы, равенства и блядства.

Нас книга жизни тьмой раздоров
разъединяет в каждой строчке,
а те, кто знать не знает споров, —
те нас ебут поодиночке.

В нас пульсом бьется у виска
душевной смуты злая крутость;
в загуле русском есть тоска,
легко клонящаяся в лютость.

Имея сон, еду и труд,
судьбе и власти не перечат,
а нас безжалостно ебут,
за что потом бесплатно лечат.

Российский нрав прославлен в мире,
его исследуют везде,
он так диковинно обширен,
что сам тоскует по узде.

Зима не переходит сразу в лето,
на реках ледоход весной неистов,
и рушатся мосты, и помнить это
полезно для российских оптимистов.

Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.

Любую можно кашу моровую
затеять с молодежью горлопанской,
которая Вторую мировую
уже немного путает с Троянской.

Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.

Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.

С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя — гармония,
а диссонанс — родной отец.

Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.

Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.

В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.

То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.

Не прыгай с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в гавне
совместно с веком.

Гляжу, не жалуюсь, как осенью
повеял век на ряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.

Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.

Непросто — думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.

Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.

Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.

С успехами наук несообразно,
а ноет — и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.

Эта мысль — украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок —
кто-нибудь всегда за ним следит.

С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам —
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.

уходят сыновья, задрав хвосты,
и дочери томятся, дома сидя;
мы садим семена, растим цветы,
а после только ягодицы видим.

Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
и там, где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.

Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
И худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.

Смешно, когда мужик, цветущий густо,
с родной державой соли съевший пуд,
внезапно обнаруживает грустно,
что, кажется, его давно ебут.

Во всем, что видит или слышит,
предлог для грусти находя,
зануда — нечто вроде крыши,
текущей даже без дождя.

На нас нисходит с высоты
от вида птичьего полета
то счастье сбывшейся мечты,
то капля жидкого помета.

Мы умны, а вы — увы,
что печально, если
жопа выше головы,
если жопа в кресле.

В стране рабов, кующих рабство,
среди блядей, поющих блядство,
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.

Себя расточая стихами
и век промотавши, как день,
я дерзко хватаю руками
то эхо, то запах, то тень.

На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие — внутри.

Прожив полвека день за днем
и поумнев со дня рождения,
теперь я легок на подъем
лишь для совместного падения.

Красив, умен, слегка сутул,
набит мировоззрением,
вчера в себя я заглянул
и вышел с омерзением.

В живую жизнь упрямо верил я,
в простой резон и в мудрость шутки,
а все высокие материи
блядям раздаривал на юбки.

Толстухи, щепки и хромые,
страшилы, шлюхи и красавицы,
как параллельные прямые,
в моей душе пересекаются.

Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот гавно,

Я был везунчик и счастливчик,
судил и мыслил просвещенно,
и не один прелестный лифчик
при мне вздымался учащенно.

Мой небосвод хрустально ясен
и полон радужных картин
не потому, что мир прекрасен,
а потому, что я — кретин.

На дворе стоит эпоха,
а в углу стоит кровать,
и когда мне с бабой плохо,
на эпоху мне плевать.

Пишу не мерзко, но неровно;
трудиться лень, а праздность злит.
Живу с еврейкой полюбовно,
хотя душой — антисемит.

Я оттого люблю лежать
и в потолок плюю,
что не хочу судьбе мешать
кроить судьбу мою.

Все вечные жиды во мне сидят —
пророки, вольнодумцы, торгаши,
и, всласть жестикулируя, галдят
в потемках неустроенной души.

Я ни в чем на свете не нуждаюсь,
не хочу ни почестей, ни славы;
я своим покоем наслаждаюсь,
нежным, как в раю после облавы.

Пока не поставлена клизма,
я жив и довольно живой;
коза моего оптимизма
питается трын-травой.

Ничем в герои не гожусь —
ни духом, ни анфасом;
и лишь одним слегка горжусь,
что крест несу с приплясом.

Клянусь компотом детства моего
и старческими грелками клянусь, —
что я не испугаюсь ничего,
случайно если истины коснусь.

Что расти с какого-то момента
мы перестаем — большая жалость:
мне, возможно, два лишь сантиметра
до благоразумия осталось.

На дереве своей генеалогии
характер мой отыскивая в предках,
догадываюсь грустно я, что многие
качаются в петле на этих ветках.

Скклонен до всего коснуться глазом
разум неглубокий мой, но дошлый,
разве что в политику ни разу
я не влазил глубже, чем подошвой.

Эа то, что смех во мне преобладает
над разумом средь жизненных баталий,
фортуна меня щедро награждает
обратной стороной своих медалей.

В этом странном окаянстве —
как живу я? Чем дышу?
Шум и хам царят в пространстве,
шумный хам и хамский шум.

Когда-нибудь я стану знаменит,
по мне окрестят марку папирос,
и выяснит лингвист-антисемит,
что был я прибалтийский эскимос.

Что стал я пролетарием — горжусь;
без устали, без отдыха, без фальши
стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант — на генеральше.

Каков он, идеальный мой читатель?
С отчетливостью вижу я его:
он скептик, неудачник и мечтатель,
и жаль, что не читает ничего.

Господь — со мной играет ловко,
а я — над Ним слегка шучу,
по вкусу мне моя веревка,
вот я ногами и сучу.

Блуд мировых переустройств
и бред слияния в экстазе —
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе.

Эпоха, мной за нравственность горда,
чтоб все об этом ведали везде,
напишет мое имя навсегда
на облаке, на ветре, на дожде.

Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду;
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.

тексты песен

"ПЕСЕНКА ПРО МЕНЯ"
(А. ЗАЦЕПИН - Л. ДЕРБЕНЁВ)

Кто, не знаю, распускает слухи зря,
Что живу я без печали и забот,
Что на свете всех удачливее я,
И всегда, и во всем мне везет.

Так же, как все, как все, как все,
Я по земле хожу, хожу
И у судьбы, как все, как все,
Счастья себе прошу.
Счастья себе прошу.

Вы не верьте, что живу я, как в раю,
И обходит стороной меня беда,
Точно так же я под вечер устаю,
И грущу, и реву иногда.

Так же, как все, как все,как все,
Я по земле хожу, хожу
И у судьбы, как все, как все,
Счастья себе прошу.
Счастья себе прошу.

Жизнь меня порой колотит и трясет,
Но от бед известно средство мне одно —
В горький час, когда смертельно невезет,
Говорю, что везет все равно.

Так же, как все, как все, как все,
Я по земле хожу, хожу
И у судьбы, как все, как все,
Счастья себе прошу.
И у судьбы, как все, как все,
Счастья себе прошу.

"ЕСЛИ ДОЛГО МУЧИТЬСЯ"
(А. ЗАЦЕПИН - Л. ДЕРБЕНЁВ)
НЕ ПОЛНОСТЬЮ

Судьба нам долю лучшую
Не может сразу дать,
Везенье - дело случая,
Котоpый надо ждать.
Ценой нелёгкой счастье
Достаться нам должно,
Иначе не обpадует оно.

Если долго мучиться,
Что-нибудь получится.
Если долго мучиться,
Что-нибудь получится.

"ЭТОТ МИР"
(А. ЗАЦЕПИН - Л. ДЕРБЕНЁВ)

За то, что только раз
В году бывает май,
За блеклую зарю
Ненастного дня,
Кого угодно ты
На свете обвиняй,
Но только не меня,
Прошу, не меня.

Этот мир придуман не нами,
Этот мир придуман не мной.
Этот мир придуман не нами,
Этот мир придуман не мной.

Придумано не мной,
Что мчится день за днём,
То радость, то печаль
Кому-то неся.
А мир устроен так,
Что всё возможно в нём,
Но после ничего
Исправить нельзя.

Этот мир придуман не нами,
Этот мир придуман не мной.
Этот мир придуман не нами,
Этот мир придуман не мной.

Один лишь способ есть
Нам справиться с судьбой,
Один есть только путь
В мелькании дней.
Пусть тучи разогнать
Нам трудно над землей,
Но можем мы любить
Друг друга сильней.

Этот мир придуман не нами,
Этот мир придуман не мной.
Этот мир придуман не нами,
Этот мир придуман не мной.

"О ЛЮБВИ НЕ ГОВОРИ"
(М. ФЕРКЕЛЬМАН - Н. ЛАБКОВСКИЙ)
С НИКОЛАЕМ ШУБАРИНЫМ

Очень хорошо влюбится раннею весной,
Можно полюбить и летом.
Но, пожалуй, лучше в зимний день и под сосной,
В роще все, как в сердце зной.

Ай, какое счастье полюбить в первый раз,
Но не говорить об этом.
И забыть любую из заученных фраз,
Все сказать лишь блеском глаз.

О любви не говори, о любви,
О ней все сказано.
Сердце, верное любви, ах, любви,
Молчать обязано.

Без причины не гори, не гори,
Умей владеть собой, умей, умей.
О любви не говори, не говори,
А молчать не в силах - пой!

О любви не говори, о любви не говори
Никогда, никогда, ничего, ничего,
Никому, никому. О любви не говори,
А молчать не в силах - пой!

О любви не говори, не говори,
А молчать не в силах - пой!

"ПРИЕЗЖАЙ!"
(А. ПУГАЧЁВА - А. ПУГАЧЕВА)

Приезжай хоть на денёк,
Если так же одинок,
Если грустно вечерами,
Ну, приезжай, хоть на денёк.

Приезжай, хоть на часок,
Нашей дочки голосок
Зазвенит тебе навстречу.
Ну, приезжай, хоть на часок.

На минутку приезжай,
А когда - ты сам реша-ай,
Если на день не выходит,
На минутку приезжай.
Ла-ла-лу-лай-ла-лу-лай-ла-лу-лай
Ла-лу-лай-ла-лу-лай-ла-лу-лай
Приезжай!

Приезжай!
Ну, появись хотя б на миг,
Чтоб услышать сердца крик,
Быть с тобой всю жизнь хочу я,
Ну, приезжай, хотя б на миг.

Приезжай, хоть на денёк.
Приезжай, хоть на часок.
Приезжай, приезжай,
Приезжа-ай.
Приезжай, хоть на денёк.
Приезжай, хоть на часок.
Приезжай, приезжай,
Приезжай.

"ПРО ЭСТРАДУ"
(А. ЗАЦЕПИН - Л. ДЕРБЕНЁВ)

Дочь у мамы росла - невеста,
Что бы стало с ней - неизвестно,
Не хотела слушаться дочь,
Почему-то ей не сватья
И не свадебное платье,
А эстрада снилась день и ночь.

Вешать нос не надо,
Да, да, да,
Да, да, да.
Есть у нас эстрада.
Да, да, да, да.

Мама охала и вздыхала,
Мама дочери намекала:
"О твоей забочусь судьбе!",
Но не слушала девчонка
И училась бить чечётку.
И играла в клубе на трубе.

Вешать нос не надо,
Да, да, да.
Да, да, да.
Есть у нас эстрада.
Да. да, да, да.

Было всё у неё как надо,
Пела песенки на эстраде
Про луну и про соловья.
Но случилось так, что скоро
Вышла замуж за жонглёра,
И у них отличная семья.

Вешать нос не надо,
Да, да. да.
Да. да, да.
Есть у нас эстрада.
Да, да, да, да

Дочь у мамы росла - невеста,
Что бы стало с ней - неизвестно,
Не хотела слушаться дочь.
Но всё кончилось прелестно,
И на свадьбе два оркестра
Напролёт играли день и ночь.

Вешать нос не надо,
Да, да, да,
Да, да, да.
Есть у нас эстрада.
Да, да, да. да

'ТЫ НЕ СТАЛ СУДЬБОЙ"
(А. ЗАЦЕПИН - Л. ДЕРБЕНЁВ)

Пусть, что делать, пусть ты не стал судьбой,
Помню день любой, помню час любой,
Помню каждый миг, каждый миг с тобой.
До сих пор стою я у той черты,
Где мой свет в окне, где весь мир был - ты,
Где, прости меня, был добрее ты!

До cих пор стою я у той черты,
Где, ворвавшись вдруг в жизнь мою,
Все в ней спутал ты!
Ни к чему скрывать, что ночей не сплю,
Что тебя люблю, что тебя люблю,
Все равно, люблю, лишь тебя люблю,
Лишь тебя!

Пусть, что делать, пусть нет к тебе дорог,
И всему свой срок, на земле есть срок,
Вышло так, что стать ты судьбой не смог.
Должен быть закат там, где был рассвет.
Первый снег прошел и замел твой след.
Но в душе навек остается след.

До сих пор стою я у той черты,
Где, ворвавшись вдруг в жизнь мою,
Все в ней спутал ты!
И к чему скрывать, что ночей не сплю,
Что тебя люблю, что тебя люблю,
Все равно, люблю, лишь тебя люблю,
Лишь тебя!

И к чему скрывать,
Что ночей не сплю,
Что тебя люблю,
Лишь тебя люблю,
Что тебя люблю,
Лишь тебя.

"ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПОЁТ"
(А. ПУГАЧЕВА, Л. ГАРИН - К. КУЛИЕВ, ПЕРЕВОД Н. ГРЕБНЁВА)

Судьба, прошу, не пожалей добра,
Терпима будь, а значит, будь добра.
Храни меня, и под своей рукою
Дай счастья мне, а значит, дай покоя.
Дай счастья мне, дай счастья мне,
Той женщине, которая поет.

Пусть будет мой остаток путь недальний,
Не столько долгий, сколько беспечальный.
Ты сбереги тепло огня и крова,
Любовь мою до часа рокового.
Тому, тому,
Тому, кто к сожалению, не поет.

Дай знак мне, где друзья, а где враги,
И от морщин меня убереги.
Не дай пресытиться любимым делом,
Не дай отяжелеть душой и телом.
Мне, мне,
Той женщине, которая поет.

Не приведи судьба на склоне дней
Мне пережить родных своих детей,
И если бед не избежать на свете,
Пошли их мне, мне, мне, не детям.
Мне, мне,
Той женщине, которая поет.

Судьба, прошу, не пожалей добра,
Терпима будь, а значит, будь добра.
Храни меня, и под своей рукою
Дай счастья мне, а значит, дай покоя.
Дай счастья мне, дай счастья мне,
Той женщине, которая поет.

"СОНЕТ ШЕКСПИРА" / "СОНЕТ ШЕКСПИРА №90"
(А. ПУГАЧЁВА - В. ШЕКСПИР, ПЕРЕВОД С. МАРШАКА)
ТЕКСТ ПЕСНИ НЕСКОЛЬКО ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ОРИГИНАЛА ПЕРЕВОДА

Уж если ты разлюбишь — так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре!
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь сумею превозмочь,
Не наноси удара из засады,
Пусть долгая не разродится ночь
Тоскливым утром — утром без отрады.
Пусть долгая не разродится ночь,
Пусть долгая не разродится ночь,
Пусть долгая не разродится ночь
Тоскливым утром — утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею,
Оставь меня, чтоб снова ты постиг,
Что это горе всех невзгод больнее.
Что нет невзгод, а есть одна беда,
Что нет невзгод, а есть одна беда
Моей любви лишиться,
Моей любви лишиться,
Моей, моей любви
Лишиться навсегда.

Оставь, но только не теперь,
Оставь, но только не теперь,
Не теперь, не теперь.

"ДА"
(А. ЗАЦЕПИН - Л. ДЕРБЕНЁВ)

Как мы близки с тобой,
Нам даже слов не надо,
Только спроси, взглядом спроси меня,
И вновь я, как тогда,
Тебе отвечу взглядом —
Да, да, да, да.

И если нам судьба
Тысячу лет подарит,
Тысячу лет буду гордиться я,
Что ты — любовь моя.

В белых снегах зимы
Или в пустыне рыжей,
Только спроси, молча спроси меня.
Я прибегу туда,
И рядом ты услышишь:
Да, да, да.

Да! Если решит судьба
Нас разлучить навеки,
Не разлюблю! Не позабуду я
Тебя, любовь моя!
Тебя, любовь моя,
Да! Да! Да! Да!
Да! Да.

последнее обновление информации: 14.04.19