Влияние кривошеи на ко

Если спросить, кто это такой, большинство надолго задумается. Остальные вспомнят: это который в Бресте маршировал с Гудерианом.

Да, это, наверное самая известная страница биографии Семена Моисеевича Кривошеина. Но не с нее всё началось и не ею закончилось.

Cын воронежского еврея-кустаря Шимон Кривошеин вступил в Красную Армию добровольцем в 1918 году. К 1920 был уже комиссаром кавалерийского полка.

После окончания академии им. Фрунзе пошёл по технической части: в мае 1931 года был назначен на должность начальника штаба 7-го механизированного полка (7-я кав. дивизия), в феврале 1933 года служил в Управлении моторизации и механизации РККА, а в мае 1934 года - стал командиром 6-го механизированного полка Казачьей дивизии. Позже назначен командиром 8-й механизированной бригады.

В сентябре 1936 две группы советских танкистов-добровольцев под руководством комбрига Павлова и полковника Кривошеина прибыли в Испанию. Общая численность около 80 человек, 50 танков Т-26. Основная задача - подготовка испанских танкистов в учебном центре Арчена (90 км от Картахены). Но обстановка, как всегда, потребовала немедленного ввода танков в бой.

Первый бой состоялся 29.10.36 под Сесеньей, юго-западнее Мадрида. Участвовала танковая рота (15 Т-26) под командованием П.М.Армана в составе 34 советских (командиры танков и механики-водители) и 11 испанских (башенные стрелки) танкистов. Из 15 Т-26, вступивших в бой, к 17.11.36 в строю осталось 5 машин.

1 ноября там же, под Вальдеморо (5 км южнее Сесинья) нанесла удар по франкистам вся танковая группа С.Кривошеина (псевдоним - "полковник Мелле") в составе 23 Т-26, шести броневиков БАИ и трех ФАИ.

К наиболее крупным попыткам контрнаступлений республиканцев стоит отнести рейд 28-29 ноября из района Вальдеморо до городка Талавера-де-ла-Рейна в тыл франкистских сил. Самое активное участие в нем принимала танковая группа Кривошеина. Это наступление дошло до города Талавера. На пару дней оно оттянуло несколько дивизий от Мадрида, но кончилось ничем.

После возвращения в СССР в июле 1937 года Кривошеин был назначен обратно на должность командира 8-й отдельной механизированной бригады. В 1938 году он был направлен в район боёв у озера Хасан в качестве представителя комиссии по расследованию причин неудачных боевых действий.

Брестский парад

Осенью 1939 года комбриг Кривошеин командовал 29-й танковой бригадой в Белоруссии. В ходе "освободительного похода" он получил нетривиальную задачу - не просто выдвинуться к городу Брест, но и заставить убраться оттуда н емецкие части, которые "проскочили" разграничительную линию и сейчас находились в "советской" части бывшей Польши.

Прибыв в Брест впереди своих частей, Кривошеин встретился с командиром XIX моторизованного корпуса, генералом Гудерианом. Встреча прошла в дружеском тоне: двое профессиональных военных обсуждали в основном технические вопросы и старались как можно меньше касаться скользкой политики. Кривошеин был наслышан о Гудериане, как о теоретике и практике современного танкового боя. Быстро выяснилось, что оба отлично владеют французским языком.

- Конечно, господин комбриг, немецкие войска покинут Брест. Собственно, они уже уходят. Даже трофеи - склады в Брестской Крепости - оставляют красным. Почему перешли разграничительную линию? Так увлеклись преследованием, поляков гнали. С кем не бывает.

- Что, господин генерал? Торжественная передача города? Совместный парад?! (Этого только не хватало. У нас в ГлавПУРе с ума сойдут. ) Но мои войска еще только на подходе, после долгого марша. У них явно не парадный вид. Нет, боюсь, что совместного парада не получится.

- Хорошо, давайте сначала вместе проводим немецкие войска. А потом встретим Ваши.

Вот как-то примерно так и сторговались. Поставили трибуну. Помахали с нее ручкой уходящим немецким подразделениям. Торжественно спустили немецкий флаг. А через несколько часов - с той же трибуны приветствовали входящие в город части РККА. А потом немецкие кинохроникёры, не будь дураки, смонтировали фрагменты вперемежку. И вышел совместный парад. То наши идут, то немцы. А Кривошеин с Гудерианом под тем же флагштоком улыбаются и машут, улыбаются и машут(tm).

Прокололись на мелочах: в кадр попала пара машин, стоявших у обочин при немецком параде - и исчезнувших, естественно, к моменту прихода русских.

Есть ещё фотография, где явно присутствуют и наш танк, и немецкие мотоциклисты. Так может, был совместный парад?

Посмотрим внимательнее. Место - да, то же, что и в хронике. Улица забита немецкими машинами. Флаг на мачте (а его торжественно сняли сразу после немецкого парада). А вот трибуну еще не поставили (невысокий помост рядом с флагштоком). Видимо фотку делали ДО парада, а Т-26 - из группы разведки или передового отряда, возможно прибывшие вместе с самим Кривошеиным.

Возможно, именно этот парад испортил Семену Моисеевичу всю карьеру. Вроде бы сам ни в чем и не виноват, а память осталась: "Кривошеин, это который с Гудерианом ручкался !" Забегая вперед, заметим, что за четыре года Великой Отечественной в звании он вырос всего на ступень (с генерал-майоров в генерал-лейтенанты), а по должности вообще никак - как начал командиром корпуса, так и закончил. Звание Героя получил только после конца войны, по личному представлению Жукова - за то, что его корпус первым вошел в Берлин. Тут уж тяжело было отказать.

А с другой стороны, больше звёзд - больше шишек. Вон Д. Т. Павлов, с которым они на равных в Испании начинали, в 1940 уже генерал-полковником был, а потом и генералом армии. впрочем, все знают, чем это закончилось.

Ругали ли Гудериана за то, что он принимал парад совместно с евреем - история умалчивает. Сам он, судя по всему, особо на эту тему не переживал.

В феврале 1940 года 29-я танковая бригада Кривошеина (256 танков Т-26) была передислоцирована из Бреста на Карельский Перешеек, а в марте вместе с 34-м стрелковым корпусом штурмом овладела городом Выборг. Часть танков, вместе с пехотинцами Кирпоноса, по льду Финского залива обошла вражеские укрепления. Один из участвовавших в этом броске танков ныне стоит в Выборге как памятник. В 1940 он провалился под лед, а в 2005 был поднят со дна и отреставрирован.

После Финской войны грянула великая танковая перестройка, фактически обусловившая наше поражение в 1941. Сначала было сформировано 9 танковых корпусов. Уже для них не хватало ни танков, ни кадров, ни вспомогательной техники. Но эта нехватка еще не была фатальной: всё-таки укомплектованный на 80% корпус - вполне серьезная сила.

Но аппетит приходит во время еды, и весной 1941 было решено создать еще 20 корпусов ! Непонятно. Собрались три самых информированных на тот момент человека - Сталин, Мерецков (сменяющийся начальник генштаба) и Жуков (новый начальник генштаба). И одобрили решение, фактически означавшее: "в 1941 году нам танковые части не нужны, и их у нас не будет". А как иначе понимать расформирование ВСЕХ существующих танковых бригад, и формирование с нуля 60 новых дивизий, не считая старых 27 ? К лету даже укомплектовать этих монстров не получилось: в корпусах "второй волны" зачастую даже штабы были в половинном составе.

Опять же, среди тех людей, которых "согнали" в новые корпуса танкисты оказались в меньшинстве. Их просто не набралось столько во всей стране. Оставшиеся должности замещали кавалеристы и пехота. Существующие специалисты поневоле делали молниеносную карьеру, за год из комбатов вырастая в комдивы. В этом, а не в пресловутых давно забытых репрессиях, причина ужасающей некомпетентности комсостава в 1941.

Наш герой в мае 1940 года стал командиром 15-й механизированной дивизии, в июне - командиром 2-й танковой дивизии, в декабре - начальником Автобронетанкового управления Прибалтийского особого военного округа, а в марте 1941 года - на командиром 25-го механизированного корпуса (Харьковский военный округ). Много ли он успел сделать на каждом из постов - прикиньте сами.

Война застала Кривошеина в Харькове, командиром 25 мехкорпуса. С одной стороны, ему повезло: корпус находился в глубоком тылу и под внезапный удар не попал. С другой, будучи корпусом "второй очереди второй волны", он еще только начал комплектование. Танков было около 300, причем все - Т-26 из учебно-боевого парка (читай, заезженные до предела). Грузовики только начали поступать. К учебным занятиям по сути и не приступали.

Можно было, пользуясь моментом, попытаться как-то завершить формирование. Но так не интересно, и недоформированный корпус вместо этого совершает бесполезные марши сначала от Харькова до Киева, а потом назад в Новозыбков, в конце концов, поступая в распоряжение Западного фронта.

К этому времени корпус пополнили еще 32 танками Т-34, автомашинами, личным составом. Но танки еще надо было осваивать (механики-водители имели по нескольку часов занятий на старых Т-26), а пополнение (из разбитых частей 4-й армии) было частично подвержено панике и приносило больше вреда чем пользы.

В июле 1941 года корпус вступил в бой под городом с символическим названием Пропойск. Не успел еще корпус прибыть на место, а приказы посыпались один за другим:

- Передать два батальона - 50 танков - стрелковым корпусам (обратно не вернулись).

- Наступать одновременно на Пропойск и на Быхов, т.е в противоположных направлениях

При этом на обслуживание техники (и экстренное освоение новых танков) ни дня не выделили. Местность для наступления зачастую была болотистой, для танков малопроходимой. И так далее.

Кстати, рядом с ними наступал и "Черный корпус" генерала Петровского. Но, понятно, в другом направлении. Скоординировать действия ударных групп у нашего командования не получилось.

Неудивительно, что уже знакомый Кривошеину Гудериан изрядно "пощипал" его танкистов. Хотя, если честно, "щипать" начали свои же. Тем не менее, корпус показал себя хорошо. Если большинство "двузначных" корпусов оказывались способны лишь на одну атаку, в которой теряли не только всю технику, но и управление, то 25-й после недели тяжелых боев сохранил свою структуру, смог восстановить часть танков и выйти из намечавшегося окружения. Для 41-го года не худший результат.

Правая рука Катукова

После года службы в Управлении Боевой Подготовки, наш герой в феврале 1943 года становится командиром 3-го механизированного корпуса. До того им командовал М. Е. Катуков. И в составе этого корпуса была 1-я гвардейская танковая бригада, творившая чудеса вместе с Катуковым под Мценском. Так что корпус "дважды катуковский", и командовать им после такого командира - двойная ответственность. Кривошеин справился.

В Курской битве в июле 1943 г. 3-й мехкорпус в составе 1 танковой армии Катукова стоял насмерть на подступах к г. Обояни против отборного 2-го танкового корпуса СС (дивизии "Дас Райх", "Адольф Гитлер" и "Мёртвая голова"). В течение 6 июля восемь раз крупные силы гитлеровцев при поддержке авиации пытались прорваться сквозь его боевые порядки.

День 8 июля был решающим. С утра до поздней ночи на позиции 3-го механизированного корпуса, немецкое командование бросало всё новые группы танков. В этот день было предпринято 12 атак. В небе повисли сотни самолетов. Несмотря на колоссальные усилия, немцы не смогли прорвать оборону на этом участке. Пришлось свернуть с заранее намеченного направления и ударить восточнее, на Прохоровку. Но три дня такой мясорубки сильно ослабили и немцев, 2-й корпус СС потерял до трети танков.

За заслуги в Курской битве 3-й мехкорпус стал 8-м Гвардейским, а генерал-майор Кривошеин - генерал-лейтенантом.

Иностранный легион

В начале 1944 года Кривошеин принимает 1-й механизированный корпус. Не гвардейский. Вроде бы даже понижение? Может, и так - кто-то в Управлении Кадров вспомнил некстати старую историю с Брестским парадом. А может, Станюковича начитались - а у него в каком-то из рассказов русским по белому написано: "еврей - он все языки знает". И дали Семену Моисеевичу спецзадание: укомплектовать означенный корпус исключительно буржуазной техникой.

Ленд-лизовская техника использовалась в РККА со времен Московской битвы. И к сожалению, всегда с ней имели место технические проблемы. И не потому, что такая уж вся плохая была - просто незнакомая, грамотных специалистов кот наплакал. Выходили казусы, когда в самый неподходящий момент танки массово ломались. Особенно это имело место в 1941-42. Дальше набирались опыта. Открывали специальные "учебки" по заморской технике. Формировали однородные части: полки прорыва на "Черчиллях". Батальоны поддержки пехоты с "Матильдами", "Валентайнами" и "Стюартами". Танковые бригады на "Шерманах". Но уровнем выше все равно всё смешивалось. Вот и решили создать специальный мехкорпус на иностранной технике.

1-й механизированный потерял практически все свои танки в операции по полному снятию блокады Ленинграда (январь 1944). Был отведен на переформировку. Получил нового командира (Кривошеина) и новую технику (136 танков М4А2 "Шерман", 44 'Валентайна IX', пять 'Валентайнов X', 47 M3 'Скаут кар', плюс наши 21 самоходка СУ-76, 21 самоходка СУ-85, 43 бронеавтомобиля БА-64.

Корпус участвовал в Проскуровско-Черновицкой, Белорусской, Висло-Одерской и Берлинской наступательных операциях. Части этого корпуса первыми вторглись в пределы Германии. В боях за Берлин 1-й мехкорпус обошел город с запада и замкнул кольцо окружения. За последний успех Кривошеин получил звание Героя - надо сказать, чуть не последним из командиров его ранга.

После войны

А что там было-то? Продолжил командовать мехкорпусом, в составе группы войск в Германии. Преподавал в Академии Фрунзе. Был начальником бронетанковых войск в Одесском военном округе. Вышел на пенсию. Карьеры не сделал. Но и в скандалах (а сколько их было после войны!) тоже замешан не был, что уже достижение. Написал мемуары, местами весьма интересные. Награды имел исключительно боевые, дождь послевоенных награждений "за выслугу лет" пролился мимо него.

Переводчик, публицист Никита Кривошеин и художник, литератор Ксения Кривошеина

– Никита, это очень редкая ситуация, когда герой книги сидит рядом с автором и может кое-что рассказать от своего лица – пускай уже рассказанное в книге. Как вы познакомились с Ксенией?

– Мы познакомились в лифте – в Швейцарии, в доме, куда я приехал с Татьяной Георгиевной Варшавской, вдовой замечательного писателя Варшавского. У меня к тому времени был твердый статус холостяка. Я вернулся из командировки, и Татьяна Георгиевна говорит мне: Никита, ты должен познакомиться с молодой женщиной из Советского Союза, но так даже нельзя говорить – я в жизни еще не встречала столь несоветского человека, столь русского человека. Я согласился познакомиться – при этом ее несоветские параметры интересовали меня гораздо больше советских. И мы поехали в тот дом, где жила Ксения, – и в тот момент, когда мы пришли, она как раз тоже входила в дом, так что мы встретились в лифте. И возникло то, что называют "ударом грома" – любовь с первого взгляда. И этот удар грома вылился в уже почти 50-летнюю грозу.

– Ксения, вы тоже почувствовали сразу же этот "удар грома"?

– Да, это было взаимно – наверное, с моей стороны это была молния, а со стороны Никиты – гром. Этот лифт вез нас в квартиру Ирины Бриннер, а приехала я в Женеву, чтобы познакомится с моей столетней бабушкой.

– Никита, вам, гражданину Франции, ведь было в те годы практически нереально жениться на гражданке Советского Союза?

– То, что произошло в дальнейшем, можно рассматривать как чудо. У Ксении в Ленинграде оставался маленький сын, которого надо было вывезти к нам. И я думаю, что, возможно, это бы не удалось, если бы не прецедент, созданный психиатром Мариной Войханской. Она первая в конце 70-х – против всех запретов и препон – организовала невероятную общественную кампанию и добилась вывоза из Ленинграда в Кембридж своего несовершеннолетнего сына. Если бы этого события не было – не было бы и нашего воссоединения. Это был прецедент, а у прецедентов есть свойство повторяться. Помня этот случай, мы тоже пошли на некие реальные шаги в этом направлении. А вообще, в том, что мы встретились и что Ксения действительно оказалась такой несоветской, я вижу явный симптом того, что Советам, в отличие от Китая, не удалась поставленная задача полной антиселекции. Они очень старались и, как вы знаете, весьма преуспели, им удалось ко времени, близкому к полному загниванию режима, создать зиновьевского гомо советикус.

И вот каким-то чудом, буквально Божьим промыслом люди выжили, не став гомо советикус за эти 70 лет. Я многих таких встречал, например академика Беклемишева – у нас были соседние имения в Гродненской области, и он, и мои двоюродные тетки, которые были лишенками, спаслись и не были расстреляны. Таков пример и семьи Ксении – ее отец был близок к гибели – в какой-то момент физической и в течение долгих лет – личностной, но и он как-то сам себе помог, и Господь миловал его. И благодаря бабушке Ксении, армянской дворянке, музыканту, и другим людям – в этом кругу была полная замкнутость и отвержение того, что было вокруг. Это не было антисоветской деятельностью, это было добровольной глухо-слепотой. И благодаря этому – сохранением себя. Так вот, то, что Советам не удалась их антиселекция (хотя во многом и удалась), сделало лотерейно возможной нашу с Ксенией поездку в лифте.

– Никита, а вы-то сами как оказались за границей?

– Тут я вас отсылаю к моей книге "Дважды француз Советского Союза". Я родился в Париже. Мои родители по большому сочетанию наивности и, как ни странно, не ума, поддались послевоенной сталинской пропаганде, вернулись в СССР и были за наивность и отсутствие ума соответствующим образом наказаны. Отец был взят МГБ в 1949 году и получил 10 лет за сотрудничество с международной буржуазией. Его, как и миллионы людей, спасла смерть Сталина. А спустя 3 года по статье 58.10 упрятали и меня. А в 1973 году – опять же благодаря Божьему промыслу и благодаря доступности для меня окружения французского президента Помпиду, я покинул СССР и вернулся в город, где я вырос, где я живу и каждый день бываю счастлив.

– Ксения, все это сразу же наводит на мысли о том, что вы с Никитой при вашей встрече были не слишком совместимы – я имею в виду практическую сторону дела, возможность соединиться.

– После того как мы встретились в лифте, после того как я узнала, кто такой Никита Кривошеин, после тот как вспыхнул наш внезапный роман, стало ясно, что продолжение нашей совместной жизни – имея в виду Никитину историю – просто невозможно. Я ведь приехала по приглашению, чтобы повидаться со своей престарелой бабушкой, которая после разделения семей в 1915 году оказалась в Швейцарии. Я пробыла там всего лишь около 2 месяцев. За это время я узнала историю семьи Никиты – и это узнавание было для меня настоящим счастьем и открытием. В Женеве я встретилась с теми русскими эмигрантами, о которых я никогда даже не помышляла. Этот пласт русской эмиграции был где-то в книгах – а тут он вдруг предстал наяву. Но когда я возвращалась в Ленинград, я была уверена, что мы с Никитой расстаемся навсегда.

Железный занавес работал. Мы стали очень аккуратно писать друг другу письма каждый день – и они доходили. Думаю, известным органам было очень интересно читать нашу переписку. В книге все это подробно описано. Хочу только заметить, иногда все эти происки, все эти сети обращаются ко благу – и против тех, кто их плетет. Мы с Никитой в итоге смогли соединиться, самым тяжелым было вывезти мальчика. Когда эта история началась, ему было 4,5 года, и ждали мы его приезда целый год. Добиться того, чтобы его ко мне выпустили, было невероятно трудно, но слава Богу, все закончилось благополучно. Это было страшно тяжело, я жила в постоянном страхе, что ребенка мне не отдадут – и ведь обратного пути для меня не было. Если бы еще раз поехала в Ленинград, мы бы уже никогда не встретились с Никитой. И подозреваю, что моя собственная судьба в случае возвращения в СССР была бы плачевной.

– Ксения, но ведь книга ваша не сводится исключительно к этой истории?

– аНет, не сводится, одна ее часть посвящена той художественной атмосфере, которая меня формировала, тем людям, с которыми меня свела судьба. Никита уже говорил, что в СССР мы часто бывали окружены людьми, которые жили как бы вне этой системы. Это не то что внутренняя эмиграция – просто многие люди из моего окружения старались жить не правилам, не как надо. Из-за этого они страдали, было много посадок, многим приходилось жить двойной жизнью. Пожалуй, самый яркий пример – это мой отец, о котором я пишу очень много. Он родился в интереснейшей музыкальной семье, сам был очень талантливым, ярким, умным, образованным – и он попал в капкан этой системы. Двойную жизнь, трагедию моего отца можно, наверное, сравнить с трагедией миллионов советских людей, многие из которых мучились этим, а многие считали, что это нормально. Человеку стоило единожды оступиться – и все, он оказывался на крючке.

– Этот случай подробно описан в книге – война, молодой человек едет в поезде к своим родителям, которые находятся в эвакуации в Ташкенте, на остановке рассматривает карту, вырванную из немецкой книги, некий военный его забирает по подозрению в шпионаже, и хотя при выяснении личности все становится ясно, маховик допросов раскручивается, юноша не выдерживает – и выходит на свободу, подписав некую бумагу. И начинается трагическая двойная жизнь – он вынужден быть осведомителем, и он мучается этим. Никита, это ведь не исключительная ситуация, правда?

– Да, я знал таких людей, мой двоюродный дед, чей портрет работы Серова висит в Третьяковской галерее, – Мика Морозов, шекспировед, оказался осведомителем и не смог от этого отделаться. Он был очень привязан к семье своих друзей, которые вовсю "клеветали" на советскую действительность, и он понял, что если он их не выдаст, то его посадят. И он нашел странный способ этого избежать – хоть вообще-то он не пил, но тут он напился, пришел к ним, устроил скандал, дал по щекам хозяину дома, был выгнан и тем самым спас этих людей. И таких историй много.

– Ксения, наверное, непросто было писать об этом, если речь идет о вашем отце…

– Да, отец – главный персонаж этой книги. Мне было очень трудно, мы ведь любим человека помимо всего. Мы с отцом были очень близкими людьми, я была не только его ученица, но и соавтор многих работ, мы вместе иллюстрировали книги. Он очень много сделал для того, чтобы мы с Никитой соединились. Я надеюсь, что Господь облегчил его на том свете – ведь многие его грехи – невольные, несомненно, что его рассказы, отправляемые "туда", были вполне невинными – кто с кем пил, все эти художники, писатели, поэты. В этой среде вообще было много таких людей – о которых мы даже не подозревали ничего подобного.

– А как вы узнали, что ваш отец вынужден быть осведомителем?

– А он сам мне сказал. Вообще, мне эта книга далась довольно тяжело. Мы много говорим о необходимости покаяния, но тут все не так просто – это ведь должно быть добровольно. Кто-то не может говорить о таких вещах, кто-то хочет освободить свою душу, кто-то пишет "в назидание потомкам" – и так ведь можно сказать. Мы жили в страшную эпоху, даже в эмиграции были стукачи. Мама Никиты Нина Алексеевна как-то раз очень хорошо сказала: вот сидишь за столом и думаешь про кого-то – а, вот он он-то и есть тот самый. А на самом деле – не он, а совсем другой, симпатичный и хороший. В общем, книга эта – о том, что сейчас, в 2017 году, нам нечего праздновать – это не праздник, а сплошной траур. Тем более что сейчас происходит откат, возврат к прошлому, затмение душ.

– Никита, вам тоже так кажется?

– Недавно в Москве была открыта Аллея правителей, где Черненко посматривает на Екатерину Великую, а Брежнев любуется Александром Вторым и тут же – Иосиф Виссарионович. Это называют единой историей, и это показывает, что нам необходимы еще несколько поколений психотерапии.

– Ксения, ваша книга вышла, вам уже известно о какой-то реакции на нее?

– Но это же не секрет, это видели все, кто бывал в ту пору в деревне…

– Я думаю, что это фабрика троллей работает. Это ужасное выражение – "лакировка действительности" – но она и правда затмевает разум. Ведь сколько издано книг, сколько вышло прекрасных фильмов, передач, даже сериалы вполне приличные появились о тех временах, но у меня такое впечатление, что у людей то ли память отшибает, то ли они специально не хотят во все это вникать. Наверное, людям так удобнее жить.

– Никита, а как вы думаете, почему так происходит?

– В стране не состоялась декоммунизация – и этим все сказано.

– Ксения, мы с вами начали разговор о книге с ее главных героев, с вашего романа с Никитой Кривошеиным, но когда мы размышляем над этими "почему", наверное, полезно вернуться к истокам. Возможно, тем, кто сегодня обливает вашу книгу грязью, родители в детстве не объяснили чего-то важного? Вы тоже в своей книге пишете о своем детстве – оно ведь было советским?

– Мне повезло, я была только пионеркой, в комсомол меня не приняли – наверное, я себя недостаточно хорошо вела – да и сама я заявления в комсомол не подавала. Мой папа был очень общительным, веселым человеком, настоящим наставником, которого очень любила молодежь. У нас собиралось много веселых компаний, мы танцевали под джаз. И вот мальчик, который бывал в этих компаниях, написал донос – что у Ершовых бывают всякие пьянки-гулянки. Меня вызвали на собрание и сказали: ну вот, Ершова, пока ты будешь так себя вести, не видать тебе комсомола как своих ушей. А потом началось такое время, когда в комсомол уже не очень-то и тянули, – это был конец 50-х годов, так что мне повезло.

– Оттепель началась.

– Да, скорее, такая слякоть.

– Ну, а саму оттепель-то вы на себе почувствовали?

– Ну, конечно! И я об этом пишу – оттепель меня сформировала, те люди, которые были вокруг, те книги, которые мы смогли впервые прочитать, те выставки, на которые мы смогли впервые пойти. Я уже была достаточно взрослая, чтобы все это понимать. Например, я пишу о Николае Павловиче Акимове, на факультете у которого я училась, – это был необыкновенный человек – человек вне времени. Несмотря на то что сам он очень пострадал в 1947 году, он сумел организовать интереснейший театрально-постановочный факультет, собрать вокруг себя талантливых студентов. Я рассказываю о Святославе Теофиловиче Рихтере, с его семьей дружила моя бабушка, и мне посчастливилось лично с ними встречаться. Я пишу о доме Зои Борисовны Томашевской, в котором я часто бывала, и в котором мне однажды довелось провести вечер вместе с Анной Андреевной Ахматовой. И потом, вокруг было много разной молодежи – ведь тогда были молодыми и Евгений Рейн, и Анатолий Найман, и Авербах, и я даже была немножко знакома с Иосифом Бродским, с его компанией, окружением. Это было такое типичное оттепельное общение.

– Ксения, вы ведь не собирались уезжать из страны?

–- Нет, не собиралась. Это произошло абсолютно помимо меня – хотя я была окружена людьми, которые уезжали. Это же были 70-е годы, когда очень многие уезжали в Израиль, и каждый человек, который уезжал, уезжал навсегда. И уж если его высылали – то тем более навсегда. А я никогда не думала об отъезде – моя профессиональная жизнь складывалась неплохо, но вот – в лифте мы познакомились с Никитой, и этот лифт увез нас далеко. В другую жизнь. Вторая часть книги посвящена эпопее с вывозом моего сына, кончине моего отца и нашей дальнейшей жизни здесь, во Франции.

– Ваш сын очень переживал без вас в тот год, когда вы были в разлуке?

– Вы знаете, трудно сказать. Очень важно, что он оставался с моей мамой, в своем доме. Потом, когда мы впервые поехали с ним в Ленинград, мы приехали в то место, которое он очень хорошо знал и очень любил, – была у отца такая загородная мастерская в Парголово. Он очень ждал этого момента – увидеть тот дом, где он жил, где он вырос. И вдруг мы приходим – а там пепелище, дом сгорел. Нам потом сказали, что это произошло незадолго до нашего посещения. И это произвело на него ужасное впечатление, он был потрясен. С другой стороны, в 5 с половиной лет для него началась другая жизнь, он вырос таким русским французом, при этом он хорошо говорит по-русски, да и женат он на русской.

– Ксения, в вашей книге вы размышляете о природе возникшей в современной России ностальгии по советским временам, но все-таки последних лет, последних событий книга не касается…

– Так получилось – и я об этом жалею, – что я не пишу ни о чем из того, что происходило в России после примерно 2002 года. На протяжении всех 90-х годов мы приезжали сюда каждый год, бывали в Москве, в Петербурге, даже ездили в Дивеево, а потом наши поездки стали сокращаться, и сейчас мы практически не бываем в России, хотя, конечно, следим за всем, что здесь происходит.

– Никита, это ведь, наверное, не случайно?

– Лучше бы уж не было этого 100-летия революции, оно даже нас, парижан, одолело. Меня позвали сказать несколько слов на вполне официальной конференции, которая здесь происходила, была очень хорошая реакция, но потом один молодой человек громким голосом воскликнул: "Старый антисоветский маразматик!"

– Как вы расцениваете это, Ксения?

– Мне кажется, мы сейчас переживаем странное явление: с одной стороны, то, что произошло в 1917 году, это трагедия, а с другой – нас призывают все это отмечать, превращают это в какой-то праздник. Так что действительность просто убивает. У меня такое впечатление, что есть некоторое количество думающих людей, которые понимают, что нужны перемены, но в массе своей народ всем доволен, никакая оппозиция ему не нужна. В 90-е годы многое поменялось, люди стали ездить, видеть мир, мозги зашевелились, а теперь опять все начинают думать как надо.

– Никита, вы тоже не видите никакого просвета?

– Я очень уважаю и сочувствую Леониду Гозману – мне нравится то, что он пишет, то, что он говорит, он и его коллеги.

– Ксения, вы согласны?

– Да, вот еще иногда мы с удовольствием слушаем Николая Сванидзе. Вообще, есть люди, которые вызывают уважение и даже страх за них, в атмосфере всех этих истерических телепередач – мы их время от времени смотрим, и нам становится страшно.

– У вас нет ощущения, что все может повториться?

– Да, конечно. Очень похоже становится на брежневский застой – в моей книге он как раз подробно описан, – и оказывается, что это картинка сегодняшнего дня: с одной стороны, есть яркие, мыслящие люди, с другой – все живут с фигой в кармане. И все довольны – имея свои квартиры, машины, дачи, возможность куда-то поехать. Так что я думаю, что моя книга имеет смысл только для тех, кто захочет увидеть в ней смысл, а для тех, кто не хочет ничего видеть, и "Архипелаг ГУЛАГ" будет бесполезен. Я очень надеюсь, что моя книга окажется полезна для молодежи, которая способна ее воспринять.

Татьяна Вольтская: Заканчивая разговор о книге Ксении Кривошеиной, Никита Кривошеин выразил надежду, что голос ее автора не окажется гласом вопиющего в пустыне. Тем более что в этой книги есть достаточно жесткие и горькие суждения о России – например, вот это: "Страх сковал за все эти десятилетия русский народ. Он вошёл в наши гены, в привычку, в национальное достояние поколений, и даже двадцатилетняя молодёжь несёт до сих пор на себе этот груз, состоящий из хамства, лизоблюдства и зависти. Преклонение перед Западом прошло, достоинства и уважения к нему – ноль, комплекс униженной великой нации, живущей до сих пор в обмане, выплёскивается сегодня на ближнего и дальнего. Сколько нужно положить десятилетий, пока русский человек обретёт себя, и отпадёт в нём ложный патриотизм, жажда всех съесть, показать миру "кузькину мать" и "замочить в сортире". Свобода для России обернулась тяжёлой и затяжной болезнью".