На горбатой и мерзлой солдатской могиле

Вед: Дети, сегодня мы с вами собрались, чтобы вспомнить дату освобождения города Старый Оскол от немецко-фашистских захватчиков.

Как вы знаете, 22 июня 1941 года, без объявления войны, фашистская Германия напала на нашу Родину. Стремительно двигались фашисты по родной стране, земле и рвались к сердцу нашей Родины – Москве.

Но после тяжелых боев 24 октября наши войска оставили Белгород, а в ноябре – Курск. Фашисты бомбили и Старый Оскол, город горел. В течение недели гремели бои вокруг Старого Оскола. Послушайте ребята, стихотворение.

Отзвенели сабли, обломались пики,

Небо затянуло сумрачною мглой.

На надгробных плитах, красные гвоздики,

А перед глазами наш неравный бой!

Одиноко бродят сёдланные кони,

Словно тени предков у сырых могил.

Ветер в темной чаще горлицею стонет,

Стонет надрываясь из последних сил!

Сколько было крови молодой пролито,

Сколько еще литься за свободу ей…

Красные гвоздики на гранитных плитах –

Память дней суровых, Родины моей!

Вед: Жестокие бои вели наши солдаты. Но силы были неравные. И вот утром 3 июля 1942 года в город ворвались фашисты. Но бойцы, даже отступая, били врага из последних сил. Дорого достался фашистам этот маленький городок! Семь долгих месяцев фашисты хозяйничали в городе. Юношей и девушек 15-18 лет угнали в Германию. 300 человек были повешены и расстреляны. А сколько подорвались на минах! Но освобождение близилось. 24 января 1943 года началось наступление наших войск!

Первые вошли в город танки 4-го танкового корпуса. Очень жестокие бои шли в районе канатной фабрики, в слободе Стрелецкой и Ямской. Утром 5 февраля 1943 года бойцы 340 и 107 стрелковых дивизий решительным штурмом освободили Старый Оскол. Много погибло воинов, их похоронили в братских могилах. Какие вы знаете памятники? Где они находятся? (Дети отвечают).

Ребенок: Мимо дома, мимо сада. Он шагает раз, два, три!

На российского солдата – с уважением смотри!

Шапка теплая такая – греет в стужу и метель!

А пальто его простое – называется шинель!

Вед: А теперь послушайте еще одно стихотворение.

На горбатой и мерзлой солдатской могиле,

В тихом сквере у двух белоногих берез.

Дети букетик цветов положили,

Удивляя мороз свежим запахом роз.

Падал снег, кувыркались как бабочки хлопья,

С неохотой касаясь холодной земли.

И смотрели ребята на них из подлобья,

А потом, постояв, робким шагом ушли.

И остались цветы из волшебного сада,

Пламенеть на снегу, не продрогнуть ничуть.

Будто сердце, горячее сердце солдата,

Согревало их в эту февральскую студь.

Вед: 12 тысяч старооскольцев погибло на фронтах войны. От Баренцева моря

на севере, до Черного моря на юге. Давайте сейчас встанем и послушаем

Выходят три ребенка

Чтоб в защиту мира встали, все народы на земле!

2. Там где пушки не гремят – в небе солнце ярко светит!

Нужен мир для всех ребят – нужен мир на всей планете!

3. Наша армия родная, и отважна и сильна!

Никому не угрожая, охраняет мир она!

Дети выстраиваются полукругом у центральной стены.

1. Над площадью Красной, под небом Кремля,

Цветы распустились среди февраля!

Над площадью Красной цветные огни летят на погоны военным они!

2. Спускается с неба цветок голубой, для летчиков наших – он самый родной!

3. Зеленые в небе играют огни, они пограничникам нашим сродни!

4. А синий летит на погоны морские.

Спускается желтый, малиновый цвет….

Над площадью Красной огромный букет!

Вед: теперь и в честь нашего города звучит праздничный салют, так как ему присвоено звание - Город воинской славы!

Ребенок: На площади Красной орудия бьют

В честь армии нашей сегодня

Все дети: САЛЮТ! (воспитатели хлопают шарики с конфетти).

Вед: Вот и закончилась сегодняшняя встреча, где мы вспомнили о той далекой и такой горькой войне. Так давайте же всегда помнить тех, кто отдал жизнь за наше с вами голубое небо, солнце, что встает по утрам!

Дети под звуки марша идут в группы.

Турнир по шашкам 27 января в нашей группе был проведен групповой турнир по шашкам, посвященный освобождению г. Краснодара от немецко - фашистских захватчиков.

Получив приказ вырыть ему могилу, мы сделали это с помощью ручных гранат. Земля была настолько скована морозом, что ее не могли взять лопаты. И мы, расчистив снег, с помощью лома сделали три углубления, в которые поместили гранаты. Затем мы налили в эти углубления немного воды, которая быстро замерзнув, надежно удерживала гранаты там, куда мы их поместили. Теперь оставалось только выдернуть чеку и со всех ног бежать в укрытие. Взрыв подбросил в небо огромные комья промерзшей земли. Мы взяли еще три гранаты и повторили ту же последовательность действий. Так повторялось до тех пор, пока с помощью ледоруба мы не смогли расширить могилу до размеров, достаточных, чтобы туда поместилось тело нашего товарища. Этим способом мы обычно и рыли могилы в ту зиму, хороня наших товарищей в конце деревни или у дороги. (с) Хендрик Фертен - В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС.

15 октября мы идем хоронить Виганда. Бескрайние пустынные просторы покрыты глубоким снегом, земля от мороза окаменела. С севера дует ледяной, пронизывающий ветер. На небольшом солдатском кладбище Шимска мы выстраиваемся вокруг свежевырытой могилы, перед которой стоит гроб, покрытый военным флагом. Сверху лежит стальной шлем. Мы мерзнем. Но нам холодно не столько от мороза, сколько от мысли, что приходится хоронить его здесь, вдали от родного дома, оставлять лежать в одиночестве, покинутым Богом и людьми. Мы ждем генерала Буша, который сообщил, что будет присутствовать при погребении. Он появляется со спутником и произносит на могиле краткую теплую речь. Потом говорит главный врач армии. Он восхваляет достоинства Виганда и его заслуги перед армией как хирурга-консультанта. Полевой священник читает молитву. Раздается команда, гремит салют, все отдают честь. (с) Ханс Киллиан - В тени побед. Немецкий хирург на восточном фронте 1941–1943.

Мы использовали это короткое затишье, чтобы вырыть могилы в меловом, белом как известь, грунте. Мы положили туда окоченевшие тела десятков наших товарищей, скрестив им руки, как на надгробных памятниках в старых соборах. У нас сжималось сердце, когда мы лопатами бросали землю, которая накрывала сначала ноги, затем грудь, затем исчезало лицо. Мы работали быстро. Ведь каждый из этих убитых был чей-то брат, чей-то старый спутник, товарищ по страданию, славе и вере. (с) Леон Дегрель - Русская кампания 1941-1945.

На следующий день мы хоронили убитых. На их могилы мы воткнули золотые головы подсолнухов, цветы величия и славы. (с) Леон Дегрель - Русская кампания 1941-1945.

Мы похоронили его, как и других, на вершине пригорка. Это маленькое кладбище мы обнесли здоровыми кольями, чтобы защитить от диких зверей. (с) Леон Дегрель - Русская кампания 1941-1945.

Могилы немецких и русских солдат теперь оказались вблизи друг от друга: немецкие могилы, отмеченные грубыми деревянными крестами, находились справа от дороги, а русские — слева. Русские могилы остались безымянными. Могилы обозначали лишь винтовки и штыки, воткнутые в рыхлую землю. Немецкие могилы были увенчаны характерными стальными касками, а на некоторых крестах на льняных бечевках висели личные знаки в надежде на то, что их подберут и зарегистрируют. (с) Бидерман Готтлоб - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчёта. 1941-1945.

В окрестностях города мы увидели громадное немецкое военное кладбище — несколько тысяч могил. В середине — огромный черный крест, а кругом — в четком строю, с математической точностью — маленькие крестики на могилах. Очень опрятно и культурно! Позже мне говорили, что немцы обязательно хоронили всех своих убитых в гробах, а если их не хватало, использовали специальные бумажные мешки, надевавшиеся на ноги и на голову. Но несколько сот мертвецов, обнаруженных нами на дороге за городом, они зарыть не успели. Это были попавшие в окружение остатки гарнизона Новгорода. (с) Николай Никулин - Воспоминания о войне.

А сейчас немцы ждут ночи, чтобы вынести раненых и убрать с дороги убитых. Убитых они давить гусеницами не будут. На живых это действует нехорошо. У немцев вообще покойники в большом почёте. Они их не бросают. Стараются где можно всех их вынести и похоронить с почётом. (с) Александр Шумилин – Ванька-ротный.

Это были парни из разведки морской бригады. Первый раз бригада полегла под Лиговом, затем ее пополнили и отправили на Волховский фронт, где она очень скоро истекла кровью… Санитары столкнули трупы в яму и забросали их мерзлой землей. Мы поглядели друг на друга и пошли дальше. (Потом, летом, я видел, как похоронные команды засыпали мертвецов известью — во избежание заразы. Но хоронили лишь немногих, тех, кого удавалось вытащить из-под огня. Обычно же тела гнили там, где застала солдатиков смерть.) (с) Николай Никулин - Воспоминания о войне.

В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. От него шёл слабый запах мёртвого тела. Мы прекрасно знали, что идём по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.
— Не всё горе переплакать и не всё протужить! — изрёк кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.
— Задерживаться на открытом месте опасно, — сказал кто-то.
— Немецкие самолёты вот-вот налетят! — добавил второй.
— Хорошо, что мы все на ногах! — подхватил третий.
— Ну ладно! Заныли! — сказал я и отвернулся в сторону.
Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достаёт у моих солдат.
— Ваши трупы, — сказал я, — Будут вот так же валяться поверх земли! — Ну, что? Будем хоронить солдата!
Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал по-видимому плохо, что поддался их взглядам на жизнь.
— Ну что ж! Пошли! — сказал я, и мы зашагали по дороге. (с) Александр Шумилин – Ванька-ротный.
При переходе Волги мы потеряли пять человек. Шесть погибли на опушке леса от своей артиллерии. Похоронили их или нет, трудно сказать. Я спросил комбата об этом.
— "Какие тут похороны! Нам наступать на немцев нужно!" — ответил он мне на ходу.
Как выяснилось потом, солдат бросили на снегу. Их припорошило сверху снегом. Так они и остались лежать до весны. (с) Александр Шумилин – Ванька-ротный.

А когда весной, с земли сходил снег, и трупы убитых во всём великолепии представали перед местными жителями, перед взором изумлённых женщин и детей, тыловики об этой своей святой обязанности, похоронить убитых солдат, забывали. (с) Александр Шумилин – Ванька-ротный.

Убитых стаскивают с дороги, чтобы повозки, которые идут следом не прыгали по трупам. С тылами полка, где-то сзади ползет похоронная команда. Это отборная братия, их с гастритом держат в тылу, они имеют дело только с трупами. Подойдут, посмотрят, стянут с убитых все лишнее: шинель, сапоги, шапку, если ее не разорвало, могут закидать лапником, а могут и так оставить в покое. Эти дела они сами решают. Кому ставить дощечку, а кого оставить без нее в вечном блаженстве. Иногда забросят труп убитого в кусты, а дощечку воткнут у дороги. Тут виднее. Пусть начальство не сомлевается — солдата закопали в земле. (с) Александр Шумилин – Ванька-ротный.

Семён Гудзенко
Перед атакой

Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящею кровью твоей.

Ты не плачь, не скули. Ты не маленький.
Ты не ранен. Ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Стоит солдат - и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: "Встречай, Прасковья,
Героя - мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел. "

Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.

"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам. "
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.

Он пил - солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил. "

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
вертящихся пропеллерами сабель.
Я раньше думал: "лейтенант"
звучит вот так: "Налейте нам!"
И, зная топографию,
он топает по гравию.

Война - совсем не фейерверк,
а просто - трудная работа,
когда,
черна от пота,
вверх
скользит по пахоте пехота.
Марш!
И глина в чавкающем топоте
до мозга костей промерзших ног
наворачивается на чeботы
весом хлеба в месячный паек.
На бойцах и пуговицы вроде
чешуи тяжелых орденов.
Не до ордена.
Была бы Родина
с ежедневными Бородино.

26 декабря 1942, Хлебниково-Москва

Ну что с того, что я там был.
Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат.
И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат.
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лед.
Я в нем как мушка в янтаре.

Ну что с того, что я там был.
Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней,
Названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня,
я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня,
и пламя гильзы в блиндаже.

Ну что с того, что я там был.
В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл,
я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне,
война участвует во мне.
И пламя вечного огня
горит на скулах у меня.

Уже меня не исключить
Из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
От тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей,
Уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.

Мы под Колпиным скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.

Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.

Мы недаром присягу давали.
За собою мосты подрывали,-
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.

Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим,
А она - по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, армия любит.
По своим артиллерия лупит,-
Лес не рубят, а щепки летят.

Простите пехоте, что так неразумна бывает она.
Всегда мы уходим, когда над Землёю бушует весна.
И шагом неверным, по лестничке шаткой, спасения нет.
Лишь белые вербы, как белые сёстры глядят тебе вслед.

Не верьте погоде, когда затяжные дожди она льёт,
Не верьте пехоте, когда она бравые песни поёт,
Не верьте, не верьте, когда по садам закричат соловьи.
У жизни со смертью ещё не окончены счёты свои.

Нас время учило, живи по привальному, дверь отворя.
Товарищ мужчина, как всё же заманчива должность твоя,
Всегда ты в походе, и только одно отрывает от сна -
Куда ж мы уходим, когда за спиною бушует весна.

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку.

А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось.

Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые.
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души.
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но все же, все же, все же.

"Допросов с пристрастием было пять с промежутком двое-трое суток; иногда я возвращался в камеру на носилках. Затем дней двадцать мне давали отдышаться… когда началась третья серия допросов, как хотелось мне поскорее умереть!"

Родившийся в 1891 году Александр Горбатов закончилсельскуюшколу-трехлетку, в Первую мировую дослужился до старшего унтер-офицера, был ранен и награжден несколькими Георгиями. Гражданскую закончил командиром кавбригады и остался в армии. Вплоть до ареста оставался именно кавалеристом.

Тем не менее, свои 15+5 (измена родине плюс поражение в правах) получил и отбыл на Колыму. Как и любая бюрократическая машина, каток репрессий катился еще долго после того, как сняли с должности и расстреляли Ежова, а на его место пришел Берия. Нашего героя осудили весной 39-го, когда новый нарком работал уже полгода.

Историки до сих пор спорят, сколько было реабилитировано Берией перед войной - 150 или 300 тысяч человек. Но одним из более чем 30 тысяч оправданных и восстановленных в правах командиров РККА были и Горбатов. Очередь до него дошла лишь 5 марта 1941 года. После восстановления в армии и лечения в санаториях уже в апреле Горбатов получил назначение на должность заместителя командира 25-го стрелкового корпуса на Украину.

Кто озвучил легендарную фразу

С Горбатовым связана еще одна история, лишний раз подтверждающая, что Сталину Горбатов определенно нравился. В беседе с поэтом Александром Твардовским генерал вспоминал: генералиссимус к нему относился беззлобно, но и на высокие должности не выдвигал. В 1942 году генерал обычной сучковатой палкой, которую использовал вместо трости после ранения, поколотил офицера особого отдела своей дивизии за то, что тот приказал раскатать на бревна для собственного блиндажа крестьянскую избу. Сталину доложили о данном факте. Вождь распорядился прислать Горбатову легкую тонкую трость, пояснив при этом, что пусть лучше генерал ходит с ней, а то, не ровен час, всех армейских особистов перебьет.

Не пил и не курил

Закончил войну, командуя армией. По признанию Жукова, мог бы командовать и фронтом.

… После войны Горбатов был вторым комендантом Берлина (первый, Николай Берзарин, не прослужил в этой должности и двух месяцев, погиб в автокатастрофе).

Ответственность огромная, но если не брать на себя сверх меры – толку не будет. К этому времени стоял вопрос вывода третьей армии домой, в Советский Союз. Неожиданно оказалось, что забрать с собой трофейные грузовики для работы на восстановлении порушенного фашистами хозяйства нельзя.

Доложили Горбатову, так мол и так, армия вынуждена убыть на Родину без техники. Боевой генерал призадумался и вызвал начальника инженерных войск.

— Ну что, далеко ли у Вас понтоны, что наводили при форсировании Одера? Надо бы тряхнуть стариной.

Когда об этом доложили Сталину, тот приказал никаких мер к нарушителю не предпринимать. После чего вождь сам вызвал генерала по ВЧ.

— Вы, товарищ Горбатов, наверное думаете, что это Вам сойдет с рук? Эти Ваши бандитские проделки? Что Вы там вытворяете?!

— Никак нет, товарищ Сталин, — не смутившись ответил битый жизнью генерал, — Мы выполняли приказ Ставки по форсированию Одера. Сначала под огнем врага на Берлин. Теперь – обратно, домой. Мосты почему-то захвачены американцами. Вот мы и…

— За Одер я Вам два месяца назад уже Звезду Героя подписал, товарищ Горбатов. Второй раз награждать не буду. С американцами сами объясняться будете!

Сотни трофейных грузовиков благополучно прибыли в Советский Союз и отправились на разбор развалин и новые стройки.

Впоследствии Горбатов возглавлял советскую военную администрацию в Германии, командовал 11-й гвардейской армией и год прослужил в должности командующего советскими ВДВ. Потом руководил Прибалтийским военным округом, избирался депутатом Верховного совета РСФСР.

По воспоминаниям Горбатого и другим открытым источникам, вкл.:

Первые десятилетия после войны 9 мая считался обычным рабочим днем. Годовщину Победы решили выделить как особую дату только в 1965 году. Именно в это время Москва официально стала городом-героем, тогда же и родилась идея памятника Неизвестному солдату.

Брежневу не понравилось место, которое выбрали для памятника: там, где сейчас горит Вечный огонь, до революции был обелиск в честь 300-летия Дома Романовых. После революции вместо имен царей на нем увековечили ее мыслителей. Чтобы освободить площадку для знаменитого Неизвестного солдата, памятник мыслителям-революционерам передвинули на несколько сотен метров.

Перед создателями памятника встал главный вопрос: кто же станет общенациональным символом? Отбор был крайне жестким. Это должен быть не офицер, а обязательно рядовой, именно солдат, причем без документов - то есть неизвестный. Также не должно было возникать никаких сомнений, что у Кремля будут захоронены останки именно советского воина, а не врага. К тому же должна быть гарантия, что это не пленный, который теоретически под пытками мог выдать своих, и не дезертир.

Мало кто знает, где именно погиб Неизвестный солдат, кто был рядом с ним и как стало известно о его гибели.

А обнаружили героя в 20 метрах от Зеленограда. Там шли решающие бои за Москву - недалеко от этих мест свой подвиг совершили знаменитые панфиловцы.

Эту высоту немцы так и не захватили, то есть погибшие здесь солдаты не могли быть в плену. Не были они и дезертирами - при погибших были и ремни, и оружие. Кроме того, была не установлена личность бойцов - ни у кого из них не оказалось при себе ни документов, ни именных вещей. Такое нечасто, но случалось на войне, например, у разведчиков, которые готовились к вылазке на вражеские позиции.

Единственное, что удалось достоверно установить о Неизвестном солдате - что он служил в составе подчиненной маршалу СССР Константину Рокоссовскому Шестнадцатой армии, которая прикрывала подступы к Москве. Поэтому Рокоссовский даже нес гроб с останками.

Вечный огонь для памятника привезли из Ленинграда, с Марсова поля. Получилось символично: один город-герой передает эстафету памяти другому.

Перед инженерами, проектирующими устройство Вечного огня, были поставлены сразу несколько задач. Пламя должно быть не просто высоким, но и переливаться белым, желтым и красным цветами. Этого добились с помощью так называемого неправильного сгорания газа, когда образуется нехватка воздуха. Кроме того, огонь должен гореть постоянно, то есть стать действительно вечным. Он способен устоять перед ветром, скорость которого 18 метров в секунду. Такой может сорвать кровлю с крыши. А чтобы ему не навредили и ливни, инженеры разработали специальную систему водоотведения.

Реализация проекта велась на самом высоком уровне - горелку изготовили на ракетно-космическом предприятии имени Королева. На мемориале уже дважды проводили крупные реконструкции, но пламя еще ни разу не гасло.

Каждый год девятого мая москвичи идут к Вечному огню поклониться Могиле Hеизвестного Солдата. Однако мало кто уже помнит о людях, создавших этот мемориал. Вечный огонь горит уже 34 года. Кажется, что он был всегда. Однако история его зажжения чрезвычайно драматична. В ней были свои слезы и трагедии.

В декабре 1966 года Москва готовилась торжественно отметить 25-летие обороны Москвы. В то время первым секретарем Московского горкома партии был Hиколай Григорьевич Егорычев. Человек, сыгравший заметную роль в политике, в том числе в драматической ситуации снятия Хрущева и избрания Брежнева на пост генсека, один из коммунистов- реформаторов.

Особенно торжественно годовщину победы над фашистами стали отмечать только с 1965 года, когда Москве было присвоено звание города-героя и 9 мая официально стал нерабочим днем. Собственно, тогда и родилась идея создать памятник простым солдатам, погибшим за Москву. Однако Егорычев понимал, что памятник должен быть не московским, а всенародным. Таким мог быть только памятник Hеизвестному Солдату.

Как-то в начале 1966 года Hиколаю Егорычеву позвонил Алексей Hиколаевич Косыгин и говорит: "Был я недавно в Польше, возлагал венок на Могилу Hеизвестного Солдата. Почему в Москве такого памятника нет?" — "Да, отвечает Егорычев, — мы сейчас как раз об этом думаем". И рассказал о своих планах. Косыгину идея понравилась. Когда работа над проектом закончилась, Егорычев принес эскизы "премьеру". Однако надо было ознакомить с проектом и Брежнева. А он в это время куда-то уехал, поэтому Егорычев пошел в ЦК к Михаилу Суслову, показал эскизы.

Тот тоже проект одобрил. Вскоре в Москву вернулся Брежнев. Принял московского руководителя весьма холодно. Видимо, ему стало известно, что Косыгину и Суслову Егорычев доложил обо всем раньше. Брежнев начал размышлять, а стоит ли вообще сооружать такой мемориал. В то время в воздухе уже витала затея придать исключительность боям на Малой Земле. К тому же, как рассказывал мне Hиколай Григорьевич: "Леонид Ильич прекрасно понимал, что открытие памятника, близкого сердцу каждого человека, укрепит мой личный авторитет. А это Брежневу не нравилось еще больше". Впрочем, кроме вопроса "борьбы авторитетов" возникли и другие, чисто практические проблемы. И главная из них — место для памятника.

Брежнев уперся: "Александровский сад мне не нравится. Поищите другое место".

Раза два или три Егорычев возвращался в разговорах с Генеральным к этому вопросу. Все безрезультатно.

Егорычев настаивал на Александровском саду, у древней Кремлевской стены. Тогда это было неухоженное место, с чахлым газоном,

сама стена требовала реставрации. Hо самое большое препятствие заключалось в другом. Практически на том самом месте, где сейчас горит Вечный огонь, стоял обелиск, сооруженный в 1913 году к 300-летию Дома Романовых. После революции с обелиска соскребли фамилии царствующего дома и выбили имена титанов революции.

Список якобы составлял лично Ленин. Чтобы оценить дальнейшее, напомню, что в то время трогать что-либо, связанное с Лениным, было чудовищной крамолой. Егорычев предложил архитекторам, не спрашивая ни у кого высочайшего разрешения (потому как не разрешат), тихонечко передвинуть обелиск немного вправо, туда, где находится грот. И никто ничего не заметит. Самое смешное, что Егорычев оказался прав. Hачни они согласовывать вопрос переноса ленинского памятника с Политбюро, дело бы затянулось на годы.

Егорычев воззвал к здравому смыслу руководителя архитектурного главка Москвы Геннадия Фомина. Убедил действовать без разрешения. Кстати, случись что не так, за такое самоуправство запросто могли лишить всех должностей, если не хуже…

И все-таки, прежде чем начать глобальные строительные работы, требовалось одобрение Политбюро. Однако Политбюро созывать не собирались. Записка Егорычева по поводу Могилы Hеизвестного Солдата лежала в Политбюро с мая 1966 года без движения. Тогда Hиколай Григорьевич в очередной раз пошел на маленькую хитрость.

Он попросил Фомина подготовить материалы по проекту памятника: макеты, планшеты — к 6 ноября, к годовщине революции — и выставить их в комнате отдыха президиума во Дворце съездов. Когда закончилось торжественное заседание и в комнату стали заходить члены Политбюро, я попросил их подойти посмотреть макеты. Кто-то даже удивился: ведь они не имели отношения к годовщине революции. Рассказал им о памятнике. Потом спрашиваю: "Каково ваше мнение?" Все члены Политбюро в один голос говорят: "Это здорово!" Спрашиваю, можно ли приступить к выполнению?

Смотрю, Брежневу деваться некуда — Политбюро высказалось "за"…

Последний самый главный вопрос — где искать останки солдата? В то время в Зеленограде шло большое строительство, и там во время земляных работ нашли затерянную со времен войны братскую могилу. Вести это дело поручили секретарю горкома по строительству Алексею Максимовичу Калашникову. Потом встали еще более щекотливые вопросы: чьи останки будут захоронены в могилу? А вдруг это окажется тело дезертира? Или немца? По большому счету, с высоты сегодняшнего дня, кто бы там ни оказался, любой достоин памяти и молитвы.

Hо в 65-м году так еще не думали. Поэтому все старались тщательно проверять. В итоге выбор пал на останки воина, на котором военная форма хорошо сохранилась, но на которой не было никаких командирских знаков отличия. Как мне пояснил Егорычев: "Если бы это был расстрелянный дезертир, с него сняли бы ремень. Hе мог он быть и раненым, попавшим в плен, потому что немцы до того места не дошли. Так что было совершенно ясно, что это советский солдат, который геройски погиб, обороняя Москву. Hикаких документов при нем в могиле найдено не было — прах этого рядового был по-настоящему безымянный".

Военные разработали торжественный ритуал захоронения. Из Зеленограда прах доставили в столицу на орудийном лафете. 6 декабря с раннего утра по всей улице Горького стояли сотни тысяч москвичей. Люди плакали, когда мимо двигался траурный кортеж. Многие старушки втихаря осеняли гроб крестным знамением. В скорбном молчании процессия дошла до Манежной площади. Последние метры гроб несли маршал Рокоссовский и видные члены партии. Единственный, кому не позволили нести останки, был маршал Жуков, находившийся тогда в опале…

7 мая 1967 года в Ленинграде от Вечного огня на Марсовом поле зажгли факел, который по эстафете доставили в Москву. Рассказывают, что на всем пути от Ленинграда до Москвы стоял живой коридор — люди хотели видеть то, что было для них свято. Ранним утром 8 мая кортеж достиг Москвы. Улицы также были до отказа заполнены людьми. У Манежной площади факел принял Герой Советского Союза, легендарный летчик Алексей Маресьев. Сохранились уникальные хроникальные кадры, запечатлевшие этот миг. Я видел плачущих мужчин и молящихся женщин. Люди замерли, стараясь не пропустить самого важного мига — зажжения Вечного огня.

Открывал мемориал Hиколай Егорычев. А зажигать Вечный огонь должен был Брежнев.

Леониду Ильичу заранее объяснили, что нужно делать. В тот вечер в итоговой информационной программе показали телевизионный репортаж, как генсек принимает факел, подходит с факелом к звезде, затем следовал обрыв — и в следующем кадре уже показывали зажженный Вечный огонь. Дело в том, что во время зажигания произошло ЧП, свидетелями которого стали только люди, стоявшие вблизи. Hиколай Егорычев: "Что-то Леонид Ильич недопонял, и, когда пошел газ, он не успел сразу поднести факел. В результате произошло что-то типа взрыва. Раздался хлопок.

Брежнев испугался, отшатнулся, чуть не упал". Тут же последовало высочайшее указание этот неуказание этот нелицеприятный момент из телерепортажа вырезать.

Как вспоминал Hиколай Григорьевич, из-за этого казуса телевидение осветило великое событие достаточно скупо.

Практически у всех людей, причастных к созданию этого памятника, было ощущение, что это главное дело их жизни и оно — HАВСЕГДА, HАВЕЧHО.

С тех пор каждый год 9 мая к Вечному огню приходят люди. Практически каждый знает, что прочтет строки, выбитые на мраморной плите: "Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен". Hо никому не приходит в голову, что у этих строк был автор. А происходило все так. Когда уже в ЦК одобрили создание Вечного огня, Егорычев попросил тогдашних литературных генералов — Сергея Михалкова, Константина Симонова, Сергея Hаровчатова и Сергея Смирнова — придумать надпись на могиле. Остановились на таком тексте "Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен". Под этими словами все писатели поставили свои подписи… и ушли.

Егорычев остался один. Что-то в окончательном варианте его не устраивало: "Я подумал, — вспоминал он, — как к могиле будут подходить люди. Может быть, те, кто потерял своих близких и не знают, где они нашли покой. Что они скажут?

Hаверное: "Спасибо тебе, солдат! Подвиг твой бессмертен!" Хотя был поздний вечер, Егорычев позвонил Михалкову: "Слово "его" стоит заменить на "твое".

Михалков подумал: "Да, — говорит, — это лучше". Так на гранитной плите появились выбитые в камне слова: "Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен"…

Было бы здорово, если бы нам больше не пришлось сочинять новые надписи над новыми могилами неизвестных солдат. Хотя это, конечно, утопия. Кто-то из великих сказал: "Время меняется — но не меняется наше отношение к нашим Победам". В самом деле, мы исчезнем, уйдут наши дети и правнуки, а Вечный огонь будет гореть.