Горбов литература революционного десятилетия

Зарубежная русская литература

Гораздо интереснее остановиться на том, насколько состоятельна сама идея смести политическое разграничение и объявить некоторый единый фронт работников литературы, перекинуть мост чисто литературного характера из-за рубежа в Советскую Россию.

Предположим, что у Марины Цветаевой и у Пастернака с точки зрения мастерства, с точки зрения использования слова, с точки зрения подхода к слову, иначе говоря, с точки зрения чисто эстетической, есть очень много общего. О чем это может говорить? Это говорит о том, что они имеют одну и ту же литературную традицию, что они оба подчиняются некоторым общим законам литературного развития. Но ведь черты, которые отличают Марину Цветаеву от Пастернака, бросаются в глаза при первом ознакомлении с их творчеством. Пастернак сейчас — и это далеко не случайно, это вытекает из всего его литературного развития — создает поэму о 1905 годе и поэму о лейтенанте Шмидте. А Марина Цветаева занята совсем другими темами. Тематика разделяет этих поэтов. Но тематика их определяется их общественной принадлежностью. Даже оставляя в стороне план общественный, в чисто художественном, в чисто литературном плане далеко не безразлично, что советский поэт Борис Пастернак пишет стихи о 1905 годе и лейтенанте Шмидте, а Марина Цветаева ограничена богемскими темами.

Легко видеть, что тема эта ничего оригинального не представляет. Если ее расшифровать, как бы ни была замысловата канва, на которой она развертывается, она окажется довольно банальной. К чему она, в конце концов, сводится? Она сводится к очень распространенному в богемской литературе мотиву — к протесту против мещанства со стороны артиста, представителя свободного творчества. Это настолько шаблонный в поэзии мотив, что он сам по себе лишает Марину Цветаеву возможности стать в ряд с советскими художниками слова, равными ей по мастерству, но далеко превосходящими ее в отношении жизненного, общественного углубления их творчества.

Я позволю себе привести два-три отрывка из поэм М. Цветаевой, для того чтобы можно было судить о ее мастерстве и поставить ее творчество на соответствующее место в развитии эмигрантской литературы и русской литературы вообще.

Отрывки подобраны таким образом, что все они идут в порядке углубления темы. Первый отрывок построен на теме чрезвычайно распространенной среди лириков — на теме о любви, причем очень любопытно, как Марина Цветаева словесно ее развивает. Затем следует отрывок о природе — тоже чрезвычайно оригинальная вещь. И, наконец, — чисто социальная тема.

Гора горевала (а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук), —
Гора горевала о голубиной
Нежности наших безвестных утр.
Гора горевала о нашей дружбе.
Губ непреложнейшее родство!
Гора говорила, что коемужды
Сбудется по слезам его.
Еще горевала гора, что табор —
Жизнь, что весь век по сердцам базарь.
Еще горевала гора: хотя бы
С дитятком отпустил Агарь!
Еще говорила, что это демон
Крутит, что замысла нет в игре.
Гора говорила. Мы были немы,
Предоставляли судить горе.
Гора горевала, что только грустью
Станет, чту ныне и кровь и зной.
Гора говорила, что не отпустит
Нас, не допустит тебя с другой.
Гора горевала, что только дымом
Станет, чту ныне: и мир, и Рим.
Гора говорила, что быть с другими
Нам (не завидую тем другим).
Гора горевала о нашем горе.
Завтра. Не сразу. Когда над лбом
Уж не мементо, а просто море.
Завтра, когда поймем.
Звук, но как будто бы кто-то просто.
Ну… плачет вблизи.
Гора горевала о том, что врозь нам
Вниз, по такой грязи.
В жизнь, про которую знаем всй мы —
Сброд — рынок — барак.
Гора говорила, что все поэмы
Гор — пишутся так.

Когда обидой опилась
Душа разгневанная,
Когда семижды зареклась
Сражаться с демонами, —
Не с теми, ливнями огней
В бездну захлестнутыми, —
С земными низостями дней,
С людскими косностями, —
Деревья! К вам иду. Спастись
От рёва рыночного.
Вашими вымахами ввысь
Как сердце выдышано.
Дух богоборческий. В бои
Всем корнем шествующий.
Ивы — провидицы мои.
Березы — девственницы,
Вяз — яростный Авессалом.
На пытке вздыбленная
Сосна — ты, уст моих псалом,
Горечь рябиновая…
К вам. В живоплещущую ртуть
Листвы — пусть душащейся.
Впервые руки распахнуть,
Забросить рукописи.
Зеленых отсветов рои,
Как руки — плещущие,
Простоволосые мои.
Мои трепещущие.

Вещи бедных. Разве рогожа —
Вещь? И вещь — эта доска?
Вещи бедных — кости да кожа,
Вовсе мяса, только тоска.
Где их брали? Вид — издалёка,
Изглубука. Глаз не труди.
Вещи бедных — точно из бока,
Взял, да вырезал из груди.
Полка? случай. Вешалка? случай.
Случай тоже — этот фантом.
Кресла. Вещи? шипья да сучья, —
Весь октябрьский лес целиком.
Нищеты робкая мебель
Вся — чего четверть и треть?
Вещь давно явно на небе.
На тебя больно глядеть.
От тебя грешного зренья
Как от язв трудно отвлечь
Венский стул — там, где о Вене —
Кто? Когда? — страшная вещь.
Лучшей всех — здесь обесчещен
Был бы дом? Мало — чердак
Ваш. Лишь здесь ставшая вещью.
Вещь. Вам — бровь, вставшая в знак
— (?) — сей. На рвань нудную, вдовью.
Чту? — бровь вверх (Чем не лорнет —
Бровь). Горазд спрашивать бровью
Глаз. Подчас глаз есть — предмет.
Тбк подчас пуст он и сух он,
Женский глаз, дивный, большой,
Что — сравнить — кажется духом —
Таз, лохань с синькой — душой.
Наравне с тазом и с ситом
— Да царю! Да — на суде!
Каждый, здесь званный пиитом,
Этот глаз знал на себе!
Нищеты робкая утварь,
Каждый нож лично знаком,
Ты, как тварь, ждущая утра,
Чем-то здесь, всем — за окном.
Тем, пустым, тем — на предместье
Те — читал хронику краж?
Чистоты вещи и чести
Признак: не примут в багаж.
Оттого, что слаба в пазах,
Распадается на глазах,
Оттого, что на ста возах
Не свести…
В слезах —
Оттого, что: не стол, а муж,
Сын. Не шкаф, а наш
Шкаф.
Оттого, что сердец и душ
Не сдают в багаж.
Вещи бедных — плоше и суше,
Плоше лыка — суше коряг.
Вещи бедных — попросту души,
Оттого так чисто горят.

Вот образцы творчества М. Цветаевой. Если подойти с точки зрения чисто формальной, то мы здесь действительно найдем очень много общего с Пастернаком. Те же форсированные сдвиги, паузы, неожиданное вдвигание в строфу какого-нибудь реалистического предмета, вроде лохани, которая по контрасту должна подчеркивать глубину эмоций. Затем синтаксис, до предела сжатый, усеченный, телеграфизм языка, который призван здесь играть роль художественно-выразительного приема, подчеркивающего эмоцию. Все эти черты говорят о том, что Марина Цветаева находится в своих формальных поисках на какой-то общей линии с Пастернаком и Тихоновым. Но если мы посмотрим на тематику, то даже в последнем отрывке, наиболее социально-заостренном, мы увидим лишь то, что можно было бы назвать внутренней жестикуляцией представителя богемы, который не имеет общественных перспектив, а потому не может охватить тех общественных тем, за которые он берется, и подходит к вопросу о бедности и богатстве, как люмпенпролетарски мыслящий человек.

Примечания

В кн.: А. Лежнев, Д. Горбов. Литература революционного десятилетия. 1917–1927. Харьков: Пролетарий, 1929. С. 139–148.

доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой истории русской литературы и журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, г. Москва, Россия

Раздел: История журналистики

Поставив на первое место в заглавии этой статьи Булгакова, мы скорее отдали дань не только его недавнему 120-летнему юбилею, но и тому месту, которое писатель занял в истории литературы почти уже столетие спустя после его дебюта. Но в литературной жизни 1920-х годов имена Булгакова и Волошина означали совер­шенно разные весовые категории. Первая книга стихов Волошина вышла в 1910 году, и она представила сложившегося, профессио­нального поэта, к тому времени уже достаточно известного. Булга­ков же вступает в литературу только в 1920-е годы.

Волошин был одним из немногих современников, кто высоко оценил первый булгаковский роман. Как установила М. Чудакова, Булгакову стал известен отзыв Волошина из письма к Н.С. Ангарскому в марте 1925 года:

Но есть и еще два обстоятельства, на которые, кажется, до сих пор не обращали внимания исследователи и которые не могли не сблизить двух писателей. Эти два обстоятельства можно назвать главным и второстепенным. Начнем с второстепенного.

«— Надо написать большую статью об одном молодом писате­ле, который в последнее время начинает выдвигаться.

Можно увидеть много общего в том, как оценивают в печати произведения Булгакова и Волошина. Есть, однако, и различия.

И бред и знанье.

Срок жизни истин:

Предельный возраст водовозной клячи

Как видим, Лежнев был непререкаем в том, что касалось осмыс­ления современности. Наука (читай: марксистская), в которую он свято верил, должна была, по мысли критика, объяснить и обос­новать справедливость нового переустройства мира. Любой иной подход объявлялся несостоятельным. Так давала о себе знать ме­тодология даже лучших наблюдателей литературного процесса 1920-х годов: тот способ мышления, на который Лежнев призна­вал право Волошина в отношении средних веков и всех других эпох, не мог быть применен в отношении современности. В масш­табе же мышления Волошина, без преувеличения планетарном, современность никак не должна была быть возведена в абсолют­ную степень.

Мы видим теперь, однако, что, к сожалению, и критики-перевальцы не пошли далеко в своих оценках, которые были — что касается Горбова — попросту беспомощно-плоски, по крайней мере здесь. И перевальцы, чья эстетическая позиция была беспри­мерно шире рапповской, тоже не приняли ни Булгакова, ни Воло­шина. Они все же оказались в плену своей эпохи, тогда как оба пи­сателя мыслили свое время как трагически важный, поворотный, судьбоносный, но все-таки один момент (хотя, возможно, дли­тельный) в русской и общечеловеческой истории.

Можно сказать, что А. Воронский, Н. Осинский, публиковав­ший Булгакова Н.Ангарский — коммунисты старшего поколения, с опытом подпольной работы, арестов, ссылок — не выказывали к писателю ни враждебности, ни агрессии, в отличие от своих ре­тивых младших оппонентов, дельцов от литературы. Пожалуй, они действительно смотрели с вершин своей эпохи. Но в том-то и дело, что Булгаков и Волошин смотрели на происходившее в России принципиально с другой точки зрения, мало кому из современни­ков доступной. И в этом обнаруживаются глубинные точки пере­сечения у этих писателей, столь несхожих по своей поэтике.

В багряных свитках зимнего тумана

Нам солнце гневное являло лик втройне,

И каждый диск сочился, точно рана,

И выступила кровь на снежной пелене 24 .

Зима в тот год была

И красный май сплелся с кровавой Пасхой,

Но в ту весну Христос не воскресал.

Мотив Апокалипсиса, завязавшись эпиграфом, проходит через весь роман. Откровение Иоанна Богослова открывает отец Алек­сандр и читает строки из него Алексею Турбину. Но ту же книгу читает пациент Турбина, склонный к маниакальности сифилитик, в недавнем прошлом безбожник поэт-футурист Русаков.

Творческий ритм от весла, гребущего против теченья,

В смутах усобиц и войн постигать целокупность.

Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих.

В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:

Помнить, что знамена, партии и программы

То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.

Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:

Совесть народа — поэт. В государстве нет места поэту.

1 Шершеневич В. Общее благополучие // Жизнь искусства. 1926. № 50. С. 6—7.

4 Мустангова Е. Указ. соч.

5 См.: Зонин А. Плюсы и минусы (Беглые заметки) // Жизнь искусства. 1926. № 44. С. 5.

6 См.: Нович И. Дерево современной литературы // На литературном посту. 1926. № 3. С. 24.

11 Там же. С. 152.

12 Правда. 1925. 28 июля.

14 См. Замятин Е. О сегодняшнем и о современном // Русский современник. 1924. Кн. 2. С. 266; Лежнев А. Художественная литература // Печать и революция. 1927. № 7. С. 106—107.

16 Лежнев А. Литературные заметки // Красная новь. 1925. № 7. С. 269—270.

18 Лежнев А. Художественная литература // Печать и революция. 1927. № 7. С. 106—107.

19 См.: Ольховый Б. О попутничестве и попутчиках // Печать и революция. 1929. № 5. С. 11

20 Лежнев А., Горбов Д. Литература революционного десятилетия. Харьков, 1929. С. 124.

21 Воронский А. Писатель, книга, читатель // Красная новь. 1927. № 1. С. 237—238.

22 Воронский А. О том, чего у нас нет // Красная новь. 1925. № 10. С. 254--259.

23 Воронский А. Литературная хроника // Красная новь. 1922. № 6. С. 344.

24 Волошин М. Россия распятая. М., 1992. С. 157. Дальше ссылки на это издание даются в тексте в скобках с обозначением: РР и указанием страницы.

25 Булгаков М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М., 1992. С. 391. Дальше ссылки на это из­дание даются в тексте в скобках с обозначением: Б 1 и указанием страницы.

26 Волошин М. Собр. соч. / под общ. ред. В.П. Купченко, А.В. Лаврова. Т. 1. М., 2003. С. 332. Дальше ссылки на это издание даются в тексте в скобках с обозначе­нием: В 1 и указанием страницы.

Библиография

Купченко В. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1917—1932. СПб; Симферополь, 2007.

Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.

Представления о сущности литературно-художественной критики в современных теоретических концепциях (Б. И. Бурсов, В. И. Кулешов, В. В. Кожинов, А. С. Курилов, Г. Н. Поспелов, В. Е. Хализев, Ю. И. Суровцев, А. Г. Бочаров, В. П. Муромский). Научный, публицистический и художественный аспекты в критике, возможность различного их соотношения. Оценочная сторона критики, ориентированная на текущий литературный процесс с его актуальными задачами.

Современное соотношение критики с литературоведческими дисциплинами. Классификация литературоведения и критики по признакам методологии и методики, по объему и предмету исследования, по его целям, аспектам и жанрам.

Необходимость изучения истории критики для понимания условий бытования литературы и ее развития.

Литературная критика как выражение самосознания общества и литературы в их эволюции. Осмысление критикой русской литературы после 1917 г., прямое воздействие на нее.

Предмет изучения в курсе — общественные и литературные платформы писательских объединений и критиков, постановка ими методологических и теоретико-критических проблем, принципы оценки произведений литературы; творчество наиболее ярких или показательных для своего времени авторов; жанры, композиция и стиль критических работ, а также факты истории литературоведения в зависимости от степени влияния академического литературоведения на текущую литературную критику в данный исторический период, от более или менее активного их взаимодействия.

Принципиальное отличие ситуации в жизни и литературе после 1917 г. от ситуации рубежа XIX—XX веков. Критика как составная часть литературного процесса, зависящая от общественных условий в большей степени, чем литература.

Проблема периодизации литературной критики России после 1917 г. Хронологические границы крупных этапов ее существования: с 1917 г. до середины 50-х гг. — время постепенного усиления и закрепления тоталитарных общественных установок, огосударствления всех сфер жизни, в том числе литературы и критики; со второй половины 50-х до второй половины 80-х — время постепенного противоречивого, с отступлениями изживания тоталитарного сознания, его всестороннего кризиса; со второй половины 80-х — время краха тоталитарного социализма, острой борьбы между сторонниками разных путей развития России, поисков места литературы и литературной критики в новой общественной ситуации и начала их полностью независимого от государственных установлений существования.

Выделение в рамках больших исторических этапов существенно различавшихся между собой периодов. Время гражданской войны — раскол и общества, и литературы, разделение критиков по их отношению к революции: на принявших, не принявших ее и подчеркнуто аполитичных. Многократное сокращение возможностей публикаций. Первая половина 20-х гг. — относительное равновесие противостоящих тенденций в критике, сравнительно широкие контакты литераторов России с русским литературным зарубежьем (феномен русского Берлина). Вторая половина 20-х — начало 30-х гг. — форсированное формирование монистической концепции советской литературы и соответствующей ей критики, вытеснение независимо мыслящих авторов, в том числе марксистской ориентации. 30-е гг. — закрепление тоталитарных установок при попытках лучших критиков и некоторых журналов сохранить свое лицо; максимальное ослабление критики во время массовых репрессий против интеллигенции. Годы Великой Отечественной войны — относительное, частичное раскрепощение литературной мысли при практической невозможности восстановить прежний потенциал критики. Вторая половина 40-х — начало 50-х гг. — предельный упадок литературы и критики, всеохватная догматизация и мифологизация общественного сознания, лишь отчасти поколебленная в 1954 г.

В курсе предполагается изучение не только лучшего в истории критики, но также и наиболее характерного, оказавшего влияние ( в том числе весьма негативное) на литературный процесс или ставшего его адекватным проявлением. По мере возможности учитывается степень доступности разных изданий студентам.

Литературная критика с 1917 г. по начало 30-х гг.

Выпуск книги критических статей как широко распространенная форма целостного выражения эстетической позиции критика. Книги А. Воронского, Д. Горбова, А. Лежнева, Л. Авербаха, А. Луначарского, В. Шкловского и др.

Дискуссия как форма развития критической мысли данного периода и возможности ее влияния на развитие литературы. Круг обсуждаемых проблем: проблема дифференциации литературного процесса и оценка места писателя в современной литературе; отношения искусства к действительности и вопрос о назначении искусства.

Соотношение рационального и иррационального в творческом процессе, условные и жизнеподобные формы обобщения; проблема личности и принципы изображения человека; проблема героя времени;

осмысление тематической и проблемной направленности современной литературы; проблемы жанра и стиля; попытки охарактеризовать новый метод советской литературы.Значительный вклад в критику поэтов и прозаиков.

Критическая проза О. Э. Мандельштама (1891—1938)

Ведущие критики 20-х и начала 30-х гг.

эстетических концепций 1920-х гг.

Критика 20-х гг. в ее попытках оценить основные тенденции литературного развития. Воздействие критики на литературный процесс.

Литературная критика 30-х годов

Смена лиц, действующих на арене литературно-художественной критики.

Дискуссия 1933—1934 гг. о направлениях в советской литературе. Отрицание А. Фадеевым возможности существования в ней разных творческих направлений. Защита принципа многообразия направлений в выступлениях В. Киршона. Утверждение в ходе развития литературного процесса идеи единства советской литературы.

Значение Первого съезда советских писателей (1934) для литературной критики. Вопросы художественного творчества в докладе М. Горького. Утопические надежды участников съезда на расцвет литературы, недооценка предыдущего ее периода.

А. П. Платонов (1899—1951) — крупнейший писатель-критик 30-х тт., заявлявший в своих статьях о благах социализма, о величии Ленина (но не Сталина) и в то же время последовательно руководствовавшийся общечеловеческими нравственными, а не социологическими критериями оценок любого литературного материала, творчества любых писателей от Пушкина до Н. Островского. Предпочтение утверждающего начала в литературе XIX в. критическому. Парадоксальное сближение далеких сфер литературы и жизни в статьях Платонова. Естественное для него сочетание мысли о народе и мысли о творческой личности, активно созидающей как духовные, так и материальные ценности.

Критика 30-х гг. и создание нормативной системы оценок художественного произведения (модель произведения в контексте модели литературы социалистического реализма).

Критика 30-х гг. в интерпретации литературного процесса. Ее ответственность за искажения и деформации литературного развития:

Гибель многих литературных критиков в результате массовых репрессий.

Критика 40-х—первой половины 50-х годов

Ослабление издательской базы критики с началом войны, закрытие ряда журналов. Отсутствие глубоких аналитико-обобщающих работ. Выход на первый план публицистической писательской критики. Упрощенность подхода и трактовок в критике, рассчитанной на самую массовую аудиторию, направленной на достижение немедленного агитационно-пропагандистского результата. Объективно-историческая объяснимость такого положения во время войны.

Главные мотивы литературной критики периода Великой Отечественной войны — патриотизм, героизм, нравственная стойкость героев литературы как воплощение главного в советском человеке и исконных черт русского национального характера. Превращение этих качеств в основные критерии оценок литературных произведений. Позитивные результаты смены социологических критериев 20—30-х гг. национально-патриотическим: жизненно-практический — усиление сплоченности общества перед лицом огромной опасности, утверждение в нем оптимистического настроя — и этико-эстетический — фактическое признание на грани жизни и смерти общечеловеческих ценностей (дом, семья, верность, дружба, самоотверженность, память, простые, сугубо личные чувства, ответственность перед товарищами, соотечественниками, перед всем народом); мотив стыда от отступления и поражений, тяжелых страданий и переживаний; проблемы художественной правды и гуманизма, поднятые А. Сурковым, А. Фадеевым, Л. Леоновым, М. Шолоховым.

Высокие оценки в критике периода Отечественной войны художественного наследия, особенно творчества русских писателей XIX в., включая Ф. М. Достоевского, А. Ф. Писемского, Н. С. Лескова.

Литературные критики и литературоведы, выступавшие в критике этого времени: В. Александров, Н. Венгров, А. Гурвич, В. Ермилов, Е. Книпович, В. Перцов, Л. Поляк, Л. Тимофеев, В. Щербина и др. Отсутствие безусловных лидеров литературного процесса из числа профессиональных критиков.

Трагически-противоречивая роль А. Фадеева, руководителя Союза писателей до 1953 г.: искреннее сочувствие лучшим поэтам и писателям и проведение сталинско-ждановских установок в литературе. Статьи и доклады К. Симонова — как погромные и официальные, так и защищающие писателей и поэтов, подвергавшихся нападкам, оспаривающие наиболее одиозные догмы. Заслуга А. Фадеева и К. Симонова в отстранении от активной литературно-критической деятельности самого конъюнктурного и беспринципного из ведущих критиков 40-х гг. — В. Ермилова (1950).

Другие критики 40-х — первой половины 50-х гг.: А. Тарасенков, А. Макаров, Т. Трифонова, Т. Мотылева, А. Белик, Б. Платонов, Г. Бровман, Г. Ленобль, Б. Костелянец, Е. Сурков, В. Озеров, Б. Соловьев, Л. Скорино, Б. Рюриков, В. Смирнова, Б. Рунин.

Критика второй половины 50-х—60-х годов

Развитие научной эстетической мысли и постепенное усиление эстетических требований в литературной критике. Критика и теория:

(1957); рутинные в целом представления о социалистическом реализме (работы Б. Бурсова, В. Озерова и др.).

Переиздание в 50— 60-е гг. работ А. Луначарского, А. Воронско-го, В.Полонского, И. Беспалова, А. Селивановского. Первые исследования истории советской критики.

Повышение профессионализма и объективности литературной критики в целом. Счастливая литературная судьба Ч. Айтматова (Ленинская премия 1963 г.). Внимание критики, хотя и не только с положительными оценками, к начинающим В. Белову, В. Распутину. Всеобщее признание произведений, ранее считавшихся дискуссионными (творчество В. Пановой).

Распространение диссидентства. Исчезновение с конца 60-х гг. из критики и истории литературы имен высланных и эмигрировавших писателей.

Критика 70-х—первой половины 80-х годов

Усиление регламентированности в области литературы: запрет на определенные темы, особенно из советской истории, канонизация официальных представлений о ней, нагнетание парадного тона в пропаганде и критике второй половины 60—70-х гг. Почти полное исчезновение в 70-е гг. отрицательных рецензий, стандартизация этого жанра. Невнимание многих органов печати к литературной критике.

Проблемно-тематические предпочтения критиков 70—80-х гг.:

преимущественное внимание к методологии, общим и теоретическим проблемам у одних; стремление сочетать эти проблемы с более детальным анализом у других; сосредоточенность на анализе произведений того или иного литературного рода у третьих. Различная методологическая основательность и глубина анализа у критиков, даже близких по интересам и направлениям.

Критика второй половины 80-х — начала 90-х годов

Увеличение количества публикаций о литературе в периодических изданиях, повышение их проблемное™ и остроты. Создание новых общественных организаций деятелей культуры, обсуждение их роли и целей.

Смена руководства Союза писателей и его местных организаций, совета по критике и литературоведению, главных редакторов и редколлегий ряда литературно-художественных изданий, активизация их деятельности, бурный рост тиражей многих из них в конце 80-х гг.

Выступления писателей: В. Астафьева, В. Белова, В. Распутина, Ю. Бондарева, С. Залыгина, Ч. Айтматова, А. Адамовича и др. Систематическая публикация писем читателей в самых разных изданиях.

Недоверие в критике рубежа 80—90-х гг. к отвлеченному теоретизированию. Эмоциональное решение проблем художественного метода в критике второй половины 80-х гг.

Пересмотр основных ценностей русской литературы XX в. Суровая оценка пути советской литературы в статьях М. Чуда-ковой, В. Воздвиженского, Е. Добренко и др. Неисторические крайности, излишне эмоциональные, однозначно резкие выпады, особенно в непрофессиональной критике, против М. Горького, В. Маяковского, М. Шолохова и иных безоговорочно почитавшихся ранее писателей. Опровержение такого рода выступлений в статьях В. Баранова, Ад. Михайлова, С. Боровикова и др. Периодическое появление новых сугубо разоблачительных статей при сравнительно небольшом интересе к ним читателей.

Усиление внимания к жанрам критики. Возрастание значения жанра проблемной статьи. Выборочные обзоры журнальной продукции по месяцам. Годовые обзоры литературы, анкеты о состоянии журналов, о современной критике и публицистике, социологические данные об успехе у читателей тех или иных произведений и периодических изданий.

Критика после 1991 года

Практические затруднения для существования критики в эмиграции: ограниченность средств и читательского контингента. Редкие возможности издания литературно-критических книг и даже опубликования больших журнальных статей, преобладание в критике первой волны эмиграции газетных статей, вообще малых форм при широте тем (проблемные статьи, творческие портреты в малых критических формах), стремление рецензентов выйти за пределы оценки одного произведения (жанр короткой статьи-рецензии). Синтетический характер эмигрантской критики: меньшая разграниченность критики и литературоведения, чем в дореволюционной России и в СССР, а также профессиональной, философской (религиозно-философской) и художественной (писательской) критики, публицистики и мемуаристики (яркая выраженность личностно-автобиографического начала во многих статьях и книгах), превращение поэтов в критиков по преимуществу:

В. Ф. Ходасевич, Г. В. Адамович — наиболее известные и авторитет ные критики русского зарубежья. Отсутствие отчетливой смены периодов в творчестве ряда критиков, их работа на этом поприще — в отличие от большинства видных советских критиков — на протяжении многих десятилетий (Г. Адамович, В. Вейдле, Н. Оцуп, Ф. Степун и др.). Отсутствие полемики по общим методологическим и теоретико-литературным проблемам при большей, чем в Советской России, политической и мировоззренческой дифференциации критиков.

Оценки творчества писателей и поэтов русского зарубежья. И. Бунин и Д. Мережковский как два претендента на Нобелевскую премию;

Осознание критикой преимуществ эмиграции: отсутствие политического давления, сохранение подготовленной читательской аудитории, непрерывность традиции, контакт с европейской литературой (Ф. Степун, Г. Адамович, В. Вейдле).

Писательская эссеистика: М. Осоргин, Г. Газданов, В. Набоков (написанные пности (Д. С. Мирский, В. Набоков).

Лежнев, А.

[1893—] (псевдоним Абрама Захаровича Горелика) — критик, один из теоретиков лит-ой группы "Перевал" (см.). Примыкал к социал-демократам меньшевикам.

Воззрения Л. на литературу и искусство целиком исходят из меньшевистско-ликвидаторской политики Троцкого — Воронского (см.) в отношении пролетарской культуры, в частности искусства и литературы. Эстетические и литературоведческие взгляды Л. эклектичны и в основе своей идеалистичны, поскольку они определены старыми буржуазными (Кант, Шопенгауэр, Бергсон) положениями о бессознательном, интуитивном, иррациональном характере художественного творчества. Эти установки приводят Л. к крайне реакционным выводам: ратуя за бестенденциозное искусство, за "моцартианство", против "сальеризма", "огромной волной" накатившего на современное искусство и "одно время совсем было его затопившего", Л. призывает советских писателей к возможно большей "искренности". Последняя для Л. — "не моральная, а художественная проблема". Лозунгом "искренности" Л. заранее оправдывает всякое контрреволюционное произведение, лишь бы оно было "искренним".

Повторяя Воронского, Л. ставит перед писателями как центральную проблему — "проблему видения", понимая последнее не в духе диалектических материалистов как по-

знание объективной действительности для ее преобразования, а в духе иррационалистического интуитивизма. Выступая будто бы против схематизма лефовской фактографии, Л. на деле яростно борется лишь с пролетарским революционным искусством, которому он в целом бросает обвинение в "сальеризме", лефовщине и пр. Пропагандируя "эстетическую культуру" для писателя, Лежнев включает в это понятие развитие у художника свойств "наблюдательности", уменья слышать разговорную речь, "ощущения слова", но не обязывает писателя иметь определенное мировоззрение. Л. не видит опасности на фронте литературы и искусства в развитии необуржуазных и кулацких тенденций, в обволакивании этими идеями молодых ростков пролетарской литературы. Л. ограничивая проблему утверждениями о необходимости борьбы с приспособленчеством, с халтурой ("У нас начинает образовываться тип получателей гонораров, а это куда хуже всякой явной правой опасности"), явно смазывает тем самым необходимость борьбы с враждебной идеологией.

Как и Воронский, Горбов и др. идейные вдохновители "перевальства", Л. совершенно не понял пролетарского литературного движения, относясь к нему, как к агитке, как к "искусству", "цена которому медный пятак". Свысока третируя пролетарское творчество, Лежнев делает ставку на индивидуальное мастерство в ущерб классовой идеологии пролетариата и общественной роли литературы. Чрезвычайно характерна зашита Лежневым правых тенденций в пролетарской литературе.

Лежнев известен как "теоретик" лозунга "нового гуманизма", с которым выступил "Перевал" в 1929—1930. В период обостреннейшей классовой борьбы этот лозунг объективно выражал сопротивление буржуазных элементов города и деревни развернутому социалистическому наступлению рабочего класса.

Защищая в своих теоретических и полемических статьях реакционные тенденции современной литературы, Л. неустанно борется с воинствующей марксистской критикой. В этом плане чрезвычайно характерны памфлетные (порою спускающиеся до пасквиля) выступления Л. в сборнике "Разговор в сердцах".

Библиография: I. Вопросы литературы и критики, изд. "Круг", М., 1926; Современники, Литературно-критические очерки, изд. "Круг", М., 1927; Литературные будни, изд. "Федерация", М., 1929; Русская литература за десять лет, в книге: Лежнев А. и Горбов Д., Литература революционного десятилетия, 1917—1927, изд. "Пролетарий", Харьков, 1929; Разговор в сердцах, "Федерация", М., 1930; Предисловие к сб. "Ровесники" и статьи в журнале "Новый мир".

II. Ермилов В., Гармонический обыватель, "На литературном посту", 1929, XI — XII; Лузгин Мих., Ответ Лежневу, "На литературном посту", 1929, X; Сельвинский И., Письмо в редакцию, "Литературная газета", 1929, № 20; Якубовский Г., Три критика, "Литературная газета", 1929, № 9; Бочачер М., Гальванизированная воронщина, "Печать и революция", 1930, № 3; Его же, Сердце-победитель, там же, 1930, № 4; Гельфанд М. и Зонин А., К дискуссии о творческом методе, там же, 1930, № 4; Против буржуазного либерализма в художественной литературе (дискуссия о "Перевале"), изд. Комакадемии, М., 1931.

III. Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, ред. Н. К. Пиксанова, изд. 4-е, Гиз, М. — Л., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХІІ. М., 1928.